Веревка и Камбуз сидели в салоне «плимута». Камбуз дремал, а Веревка через открытое окно поглядывал в сторону Мясницкой.

С той стороны, откуда и ждал Веревка, наконец появился плотный мужчина в плаще. Веревка толкнул в бок Камбуза, тот открыл глаза.

Гость подошел к машине, Камбуз перегнулся и распахнул перед ним заднюю дверь.

Как только в «плимуте» оказалось трое, Кострецов махнул своим помощникам. Оперативная группа кинулась к машине с разных сторон.

Дверцы не были заперты изнутри. В оперских руках пассажиры вылетали на асфальт, голося в разных тональностях. У Камбуза нашли пистолет.

Затолкали продавцов и покупателя уже в другие машины. Повезли с пылу с жару на допрос.

В отделении человек, севший в «плимут», протестовал больше всех. И действительно, тот, кто покупает краденую автомашину, чаще всего является жертвой угонщиков. Покупателя задерживали только для выяснения личности.

С Веревкой и Камбузом нужно было знакомиться внимательнее. Кострецов дождался, пока не поступили данные на молодых блатяков. Веревка был Пахомовым Никитой, дважды отбывавшим сроки за мелкие кражи. Камбуз — Тухачевым Андреем, не привлекавшимся к уголовной ответственности.

Кострецов разглядел вызывающие тюремные наколки на пальцах худого и психопатичного Веревки-Пахомова и решил начать с него. Хотя от этого битого парня, попавшегося без оружия, вряд ли мог быть толк.

Оказавшись перед Кострецовым, Веревка, оправдывая прозвище, начал плести:

— Да чего, начальник?! Задумал я поддать. Денег мало, пошел сообразить на троих. Гляжу: мордатый этот в тачке сидит. Я ему предлагаю. А он: «Я могу и один выпить». Я ему: «Выручай, брат, с недопоя уши пухнут». Он: «Ладно, садись, сейчас придумаем». А тут еще один канает. Я кричу: «Друг, залезай к нам, если выпить хошь». Он и залез, а тут вы навалились.

— Третий-то утверждает, что не из-за выпивки к вам в машину сел, — попытался сбить его капитан.

Веревка дернул огромным кадыком, но проговорил пренебрежительно:

— Да это он может что хошь лепить. Я этих двоих первый раз вижу. Чего они мутят?! Ты ж чуешь, начальник, с меня перегаром разит. Всех делов, что душа освежиться жаждала.

— Иди пока.

Кострецов распорядился отвести его в камеру.

Привели Камбуза. Этот чувствовал себя гораздо хуже из-за отнятого пистолета с полной обоймой, и опыта таких допросов у него не было — Камбуз попадал раньше в милицию только за хулиганство. Теперь пришел его воровской час — показать себя, как матерые на такие случаи учили. И он собирался быть «духовым», то есть предельно отчаянным.

Камбузу, например, дружно твердили, что на допросах всегда бьют. Причем якобы уродуют менты независимо от того, есть у них что-то на тебя или нет. С мужественным видом рассказывали такое: «В допросной комнатухе всегда сейф стоит, а на нем книжки валяются разные. Опер иль следак скажет: „Дайкось мне вон ту книжицу с сейфа“. Пацан встанет, подойдет к сейфу, только наверх потянется — ему по почкам врезают! Нарочно, падлы, вроде б за книгой просят вытянуться. Это чтоб почки враз отбить…»

В комнате, где сидел перед столом Камбуз, действительно был большой несгораемый шкаф, а сверху разбросаны книжки и брошюры по уголовно-правовому законодательству. Камбуз пытался не смотреть в ту сторону, а когда пересыхало в горле — с перепоя и от тягостного ожидания палаческого предложения: «Дайкось книжицу», — он пошире распахивал рубаху, чтобы светила тельняшка.

Кострецов же скучно смотрел на него и наконец вяло произнес:

— Ну что, Тухачев? Мне разговаривать с тобой, в общем-то, не о чем. Взяли тебя с огнестрельным оружием. За его незаконное хранение срок какой, наверное, знаешь, хотя пока и не сидел. Уточняю на всякий случай: статья 222, часть первая Уголовного кодекса, срок до трех лет… Положено мне выслушать твою байку, как ты пистолет только что нашел и собирался сдать в милицию, но наше внезапное задержание выполнить этот гражданский долг тебе помешало. Так что давай, я запишу.

Камбуз растерянно поглядел на опера.

— Да так и было… В пивной на Банковском в оставленной под столом сумке нашел…

— Ну-ну, — кивал Кострецов, водя ручкой по бумаге.

— Хотел эту пушку сдать. На кой мне оружие?!

Капитан отбросил ручку и внимательно поглядел на него.

— Ты к своей первой ходке готов?

— Не понял, — уловив сочувствие в голосе опера, с неосознанной еще надеждой произнес Камбуз.

— Я о романтике тюрьмы и зоны. Что тебе бывалые плели? Какой там мужской клуб? Как в крутые будешь выходить? О чефире, картишках, хохмах около параши…

Напоминание о тюремной параше Камбузу уже не понравилось. Он попытался было представить ту героику, о какой говорил Кострецов, но вспомнил лишь угреватую харю парня, солидно повествовавшего на блатхате о своих ярких впечатлениях: «Интере-есно… Чефир на горящих полотенцах варят… Интере-есно…» Чефира Камбуз не любил, водка и пиво с раками в пивной, где половину можешь на свои немерянные бабки напоить, были ему гораздо интереснее.

Опер небрежно продолжил:

— Смотри. Хочешь, давай в парашную академию, а хочешь — на воле гуляй.

— Не понял, — уже оживала в сердце Камбуза надежда мочиться в белый унитаз, а не в вонючую парашу.

— Расклад такой, — дружелюбно заговорил опер. — Взяли тебя с пушкой, срок обеспечен. Но могу на пистолет закрыть глаза и отпустить тебя без последствий, если подтвердишь показания твоего друга.

— Веревки?! — с удивлением спросил Камбуз.

— Веревки, в миру Пахомова Никиты, дважды осужденного за хищения. Он нам уже все выложил, — уверенно брал на понт Кость. — Вы из команды Грини Духа. «Плимут» угнан от театра Табакова. Сегодня пришел покупатель на него посмотреть.

У Камбуза все перемешалось в голове, распухшей от «ерша» и последних приключений. Он и вообразить не мог, чтобы истинно духовой Веревка раскололся до самых яиц. С какой стати?! Тот-то совершенно ничем не замазан.

Сполохи бурных размышлений плясали на простодушном лице Камбуза. Но вспомнил он разговоры Веревки о его ходках, отважном поведении корифана на допросах, где бьют и бьют, а ты сплевываешь кровь и с усмешкой молчишь, поэтому усмехнулся и тягуче сказал:

— Горбатого лепишь?! На фу-фу берешь?!

Лицо Кострецова снова стало сонным.

— А зачем мне это надо, если у Веревки другого выхода не было?.. Ладно, собрался на нарах повонять, скатертью дорожка.

Он опять начал писать.

У Камбуза душа снова кинулась в пятки: из тумана в башке снова полезла угреватая харя с его «интере-есно».

Уже вежливо Камбуз осведомился:

— Как это у Веревки выхода не было?

— Да так. На нем после недавней отсидки два дела висят. Давно его разыскиваем, сегодня случайно попался. Предъявили Веревке неоспоримые доказательства. А он рецидивист — длинненькая удавка зоны теперь ему ломится. Предложили помочь следствию. Он и пошел на то, чтобы срок скостить за сотрудничество. Романтика-то — это больше для трепа на блатхатах. А тем, кто парашу нюхал, снова к ней надолго никак не хочется.

Камбуз вспомнил, что Веревка не раз по пьяни многозначительно щерился, складывал грабли пальцев в эффектный веер и неясно намекал о больших делах, в которые замешан.

Пахомов-Веревка плел все это недалекому дружбану для укрепления своего авторитета. Ничем, кроме автоугонов у Духа, он не занимался. И вот его веера аукнулись у рыбака, программиста-"динамиста" и психоаналитика Кострецова.

Капитан лениво продолжал:

— Что ты себя с Веревкой равняешь? На тебе только ствол. Взяли мы его у тебя незаметно от других задержанных. Выйдешь, Гриня будет пытать, почему отпустили. Скажешь: успел пистолет закинуть, попал чистым. Мол, наплел в милиции, как положено. Напел, что хотел сообразить на троих, подсел к незнакомому Веревке, потом второй неизвестный, покупатель ваш, к вам в питейную компанию влез, — подсказывал Кострецов Камбузу версию, чтобы совпала она с тем, что Веревка будет говорить на обязательной разборке у Грини Духа.