У Нюськи везде было эластично и упруго. Она с таким же якобы неподдельным жаром, как только что, сидя на Вахе, стала упруго подставляться, пока он не кончил, вогнав в нее член до отказа.

К вечеру Вахтанг уехал в «Серебряный век» поохотиться там «из любви к искусству». А Нюська с нетерпением дождалась прихода Соньки и заявила ей сразу, открыв дверь:

— Вахтанг решил тебя с хаты попереть. Предлагал мне одной телками заняться.

Сонька прошла в гостиную, присела, закурила и с некоторым облегчением сказала:

— Ну и лады. А то я на Нодара все еще рассчитывала. Значит, решили меня скинуть грузины.

— Чего делать будем, мам?

Сонька передернула литыми плечами.

— Под Маэстро перейдем.

— А как с Вахтангом, Нодаром будет?

— Это, доча, забота Маэстро. Он сам с ними управит. А как встанем здесь, нам Серега самарский — в партнеры. Я уж с ним сговорилась. Кранты, Нюська, нашей тухлой жистянке! Серега телок будет поставлять, а мы с тобой заживем тут только хозяйками. Ну, если хороший клиент трахнуть захочет, то наши личные передки тоже пожалуйста.

Нюська с удовольствием рассматривала мать синими блюдцами.

— Да ты уж все обдумала!

— А то, доча?! Хватит с черножопыми гомозиться. Так они меня с юности достали, что отныне лишь блондинам подмахиваю.

— Вахтанг дал мне время на размышление.

Сонька деловито кивнула.

— Прикинься, будто кумекаешь. Мне на переговоры с Маэстро денька два-три понадобятся… Давай, Нюся, обмоем будущий фарт!

Женщины начали со вкусом накрывать на стол. Потом пили разные вина и водки, хохоча, смакуя предстоящую легкую жизнь.

Поистине — умным хочет быть всякий. А кому это не удается, обычно хитрят. Но тайны рождают обман. Причем, зачастую обманывают именно того, кто старается кинуть другого. Так было на подпольном театре, в котором увлеченно играли Нодар и Маэстро, Вахтанг и Сонька.

Профессионально выступал в этом своем очередном спектакле и опер по прозвищу Кость.

Опер ФСБ Хромин звонил Кострецову с новостями:

— Накрыли в Грузии команду, что приняла автопартию Грини Духа, провели широкомасштабные аресты. А мы сейчас берем офицерье аэродрома у Чкаловской, которое бандитам продалось. МУР тут по своей линии раскручивает криминальное обеспечение авиаавтоугонщиков.

— Отлично, Санек, — оживленно заговорил Кострецов. — Мне для моего расследования только эти события нужны. Кримлинию Чкаловского в масштабе Москвы пусть МУР добивает, а по моему розыску главные фигуранты должны зашевелиться. Сейчас взбаламутятся: кто в проколе виноват, на кого пропавшую выручку списывать?

— Сергей, — сказал Хромин, — а Катю-то я собрал и на Урал отправил.

— Да?.. Не захотела, значит, она перед отъездом меня увидеть.

— Глаза у нее были на мокром месте. С тяжелым сердцем уезжала.

Кострецов раздраженно воскликнул:

— Никак я не думал, что Катя из тех, кто проблемы себе создает, чтобы потом их решать. Ну что из столицы, где всегда сытнее, на какой-то Урал возвращаться?! Почему мы с ней не можем быть вместе, она тебе объяснила?

— Нет. Я не расспрашивал: в расстройстве же, говорю, уезжала.

— Если короче, то не в состоянии она больше быть оперской женой: ждать, переживать, бояться моей гибели, как Лешиной.

Саня помолчал и со вздохом сказал:

— Она права, если кишка на это у нее тонка. Жена опера должна быть из тех выносливых и мужественных подруг, что и у моряков, летчиков. Постоянно мы куда-то плывем, летим в крутняке. Я, правда, Катю именно такой считал.

— А я, Саня, никак не считал. Нравилась она мне, была по душе. Чего ж еще с моей стороны нужно?!

— Э-эх, — с горькой ноткой произнес Хромин, — идеалист ты. Прокололся на Ирине, для которой деньги главное, и решил, что раз Катя бессребреница, то нет иных преград.

— Да уж не думал, что риск моего дела ее так напряжет.

— Имеет Катя на это право, отслужила свое с Лешкой.

Кострецов переспросил, с чего Хромин начал:

— Все-таки расстроенная была?

— Еще как! Может, полюбила она тебя, дурака?! Очень было на то похоже.

— Вот, Санек, какая бодяга, а? Я ее люблю, она по мне сохнет — и расстаемся!

У самого Хромина несчастливо складывалось с его женой Люсей. Она не хотела рожать ребенка из-за низких, на ее взгляд, заработков мужа. Он рявкнул:

— А с пустым местом вместе жить лучше? Для чего я с Люськой маюсь? Детей не хочет. Зачем же тогда семья? Истинно, Серега, чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу.

Рассмеялся капитан:

— Горемычные мы с тобой оперюги. А грустить не будем, не надо о грустном. Эхма, и не нужна нам денег тьма. И никому, ничему не своротить нас с государевой службы.

— Как без денег? — задумчиво проговорил обстоятельный сибиряк Саша. — Они в хозяйстве необходимы. Но Россия нынче из последних сил выбивается, надо ж это и бабам понимать. Когда-то и ваши, и наши первые по зарплате были. Вояки завидовали, что за форму и разные льготные нам приплачивают. А теперь все мы дружно — нищие русские офицеры. Такое уж бывало. В Белой гвардии об окладах не думали.

— Интересно такое о белых от чекиста слышать.

— Ты с чекистами меня не смешивай, — строго сказал Хромин. — Я служу в российской контрразведке. А она была учреждена двадцатого января 1903 года государем императором Николаем Вторым.

— Хорошо, что вспомнил. Но что ж происходит?! Президент покаянно хоронит останки императора, а патриарх отказывается. Президент «побелел», а патриарх, наверное, КГБ в 1988 году и поставленный, так красным и остался?! Неловко мне теперь в такую церковь заходить.

— А ты ходишь, молишься?

— Ну, службы не отстаиваю, а бывать, поклониться надо. Это, как и многое с оперской сумой, бесплатно, — усмехнулся Кострецов.

— Впору и мне к иконам податься да просить, чтобы Люська облагоразумилась.

— Попробуй, Сань. От этого хуже не будет.

Хромин прокашлялся, закончил убежденно:

— Разговорились мы с тобой в служебное время. Ладно, Серега, бывай здоров. И не переживай ты за Катю, я же с Люськой не очень скисаю. То, что нельзя исправить, не стоит и оплакивать. Такие женщины перед нами маячат, чтобы мы по службе отчаяннее были.

В комнату зашел Топков и шмякнул на стол папку с бумагами. Кострецов перехватил страдальческий взгляд лейтенанта, участливо сказав:

— Измаялся от писательства?

Гена сморщился.

— Сколько этой волынки у историков! Архивы, манускрипты, горы бумаг я когда-то лопатил. Шел в менты и мечтал об освобождении. Думал: иной раз рапортишко напишу, а так будет сплошь живое дело.

Кострецов сообщил:

— Девяносто девять процентов бумаг, которые мы катаем, ни хрена не нужны. Если не писать их, мало что изменится. И начальство это знает, но активно разжигает бумажное сражение.

У лейтенанта даже очки съехали от удивления.

— Ты это серьезно? Почему ж такое?

— А чтобы оперов держать на крючке. Работа наша больше на вес папки оценивается, чтобы тянуло на дело. В первую очередь, необходимо такое для проверяющих. Приедет ревизор, например, копать под кого-то в нашей структуре. Воткнется в бумаги, вникнет в ход расследований. И обязательно выяснит, что опер Кострецов особенно — часто неквалифицированно, без должной справочки — за преступников хватается, бьет их походя в хари, а то в горячке и пристреливает. Сам Кострецов ему мало интересен, зато можно зацепить, а то и снять, например, подполковника Миронова, на которого у кого-то зуб в ГУВД иль в самом центральном аппарате МВД. Под пули-то проверяющий никогда не лазил и не полезет, а на бумажном передке он полководец.

— За такие крамольные высказывания ты в земляных и ходишь?

— Непременно, Гена. Система в наших органах так исторически сложилась. Вот ты в архивах специалист. Не поленись, загляни в наши бумаги хоть довоенного времени: та же многословная канитель.