— И потом у вас еще здесь будет немало таких возможностей.

Он легко освободил гайки, привычным движением подставил домкрат, принялся работать рычагом. Машина накренилась.

— Подложите что-нибудь под колеса, — посоветовал Петр. — Здесь покато, может сорваться с домкрата.

— Ерунда, она у меня на скорости…

Он двумя руками стал снимать колесо, осторожно его покачивая. И в тот момент, когда колесо было снято, домкрат вдруг стал крениться в сторону — все быстрее и быстрее…

— Я же говорил! — вырвалось у Петра.

Он мгновенно подскочил к падающей машине и, нагнувшись обеими руками подхватил ее спереди и снизу. От напряжения лицо его налилось кровью, освобожденный домкрат со звоном упал на асфальт.

— Домкрат… — выдавил Петр сквозь стиснутые зубы. — Ставьте домкрат, я держу…

Австралиец схватил домкрат, выронил его опять.

— Сбросьте рычаг! Да спокойнее! — нашел в себе силы сказать Петр.

Но австралиец уже оправился от растерянности, поспешно подставил домкрат под раму, несколько раз дернул рычагом — вверх-вниз, вверх-вниз. Это отняло у него всего лишь несколько секунд. Но до мгновения, когда Петр почувствовал, что страшная тяжесть больше не давит на его руки, поясницу, ноги, ему показалось — прошла вечность.

Убедившись, что домкрат не упадет, австралиец притащил пару камней и сунул их под колеса.

Потом они вместе завинчивали крепежные гайки и отверткой выковыривали из покрышки новенький, хорошо отточенный гвоздь. И все это молча.

Лишь передавая Петру тряпку, чтобы вытереть руки, австралиец неуверенно улыбнулся:

— А вы случайно не выступали в цирке? С гирями, а?

— Конечно, только там я держал на плечах целый автобус с пассажирами, — серьезно ответил Петр, и оба они облегченно рассмеялись.

Австралиец вел машину лихо, одной рукой, небрежно откинув вторую на спинку сиденья.

И Петру вдруг вспомнилось, что точно так же водит машину и его отец. Но не такую — легкую, почти игрушечную, а тяжелый рефрижератор, тяжелый, но тем не менее удивительно послушный благодаря целой системе сложнейших механизмов, облегчающих управление.

«Как-то там сейчас мои? — подумал Петр и вздохнул. — Надо бы дать телеграмму, что все в порядке».

Он был уверен, что и отец, и мать, и все пять сестер тайком друг от друга ходят к телефону-автомату на углу улицы, неподалеку от их дома, и звонят в Институт истории — нет ли какой-нибудь весточки от него, Петра?

К матери наверняка заходят соседки, и она — в который раз! — рассказывает им, что сын поехал в научную командировку аж в самую Африку! И соседки сочувственно кивают головами — ведь в Африке страшнейшая жара, и вообще, как там только живут люди!

А в институте, конечно, все по-прежнему. Да и такая ли уж это невидаль — младший научный сотрудник уехал в загранкомандировку! Правда, профессор Иванников, научный руководитель Петра, человек нервный, беспокойный и любопытный, уже наверняка готовит Петру письмо с рекомендациями впрок. А может быть, он уже выловил в зарубежной периодике что-нибудь новое по теме Петра — колонизация Северной Гвиании — и восторженно рассказывает об этом на очередном ученом совете.

Да, профессор любил знать о мельчайших деталях работы своих учеников. Он и с Петром тщательнейшим образом прошелся по плану командировки. В общем-то тема была ясна: лорд Дункан, генерал-губернатор Южной Гвиании, захватил и присоединил к английским владениям север страны, опасаясь, как бы этот район не попал в руки французов, продвигавшихся лз Центральной Африки.

Написано было уже об этом немало, библиография была богатая. Но имелся момент, который не давал покоя ни Петру, ни его научному руководителю. В ученом мире шли споры: что непосредственно послужило предлогом для захвата англичанами Северной Гвиании? Кое-кто видел в действиях лорда Дункана прямую уголовщину, циничную провокацию. Но таких было немного, и доказательств у них явно не хватало.

Минут двадцать «пежо» летел по узкой, разбитой асфальтированной дороге, стиснутой зарослями высокой травы, делянками пожелтевшей кукурузы, редкими, растрепанными пальмами. Через каждые сто метров попадались огромные фанерные щиты, рекламирующие то пиво «Гинис», то антималярийные таблетки, то радиоприемники «Филиппе».

Город начался широкой, пыльной улицей двухэтажных домов, грязных, облупленных, закопченных. Тротуаров здесь не было. Возле домов тянулись ряды навесов из рафии, похожих на соломенные циновки, под которыми на низеньких скамеечках неподвижно сидели толстые торговки разной мелочью. За их широкими спинами виднелись пыльные пирамиды товара — консервированные сливки, сардины, рулоны туалетной бумаги, пачки мыла, спички — вроссыпь и коробками, сигареты, зеленые пивные бутылки.

Мальчишки, разгуливающие с лотками на головах, тут же продавали авторучки и шариковые карандаши, ремешки для часов, ножички и ножнички, шнурки, зубные щетки.

Все это Петр успел разглядеть, пока австралиец, нетерпеливо сигналя, тащился в длинном хвосте машин, запрудивших улицу.

День клонился к вечеру. Жара понемногу спадала. Пахло дымом и чем-то таким, от чего Петра начинало поташнивать.

Австралиец заметил его состояние:

— Выедем в центр, там воздух почище. Я и сам до сих пор не могу привыкнуть к запаху жареного пальмового масла.

Он свернул с большой улицы в переулок, затем в другой, третий. Начался асфальт. Они проехали по почти пустой, широкой и чистой улице, затем въехали в узкий коридор зданий — бетон, металл и стекло, в стиле модерн — этажей по пятнадцать-двадцать.

— Центр, — равнодушно произнес австралиец.

Внезапно он резко нажал на тормоз: прямо перед ними на перекресток на полном ходу вылетел и остановился крытый брезентом грузовик с надписью по борту «Полиция». Из него выскакивали полицейские в серо-голубой форме, со щитами в руках, плетенными из толстых прутьев, в стальных касках, с длинными дубинками.

— Ну, теперь начнется! — весело сказал Стив. — Они прибыли. Гоке забрал в горсть свою густую, роскошную бороду и молча кивнул. Его худое, почти аскетическое лицо, обезображенное шрамом, исказила болезненная усмешка. Шрам сбегал от виска через всю щеку и до подбородка, и, когда Гоке улыбался, лицо его ломалось жуткой гримасой. Он знал это и отпустил бороду. Но там, где был шрам, борода не росла, и Гоке имел привычку все время расчесывать ее, чтобы скрыть это. Он никогда не выпускал из рук маленького гребешка из слоновой кости, обычного гребешка, который в Гвиании имел почти каждый. Но сейчас он забыл обо всем — и о гребешке и о шраме. Глаза его пылали ненавистью, он словно напружинился и был похож на пантеру, приготовившуюся к прыжку, — мускулистый, стройный, гибкий.

Вместе со Стивом он шел впереди во главе демонстрации нескольких сотен людей под красными флагами. У обоих в руках было по плакату — листу фанеры, прибитому на массивные палки.

«Остановить американскую агрессию во Вьетнаме!» — требовал плакат Стива.

«Янки, вон из Африки!» — было на плакате Гоке.

Стив обернулся. Демонстранты за его спиной, увидев грузовики с полицией, сгрудились теснее. Колонна стала монолитнее, плотнее.

«Как кулак перед дракой», — подумал Стив.

В противоположность Гоке Стив был коренаст и тяжеловат фигурой. Массивную голову он брил наголо. Широкий крутой лоб, маленькие уши и тяжелая нижняя челюсть делали его похожим на бульдога. Его спокойная уверенность резко контрастировала с нервной порывистостью Гоке, но вдвоем они удивительно дополняли друг друга.

Стив редко улыбался. Те, кто хорошо знал его, говорили о его удивительном упорстве и предсказывали, что он далеко пойдет. К тому же все знали, что Старый Симба, герой движения «симба» и президент Гвиании, приходился ему дядей. Сам Стив на эту тему говорить не любил.

Грянула музыка. Лучший джаз Луиса — шесть бородачей, тоже членов Конгресса молодежи, секретарем которого был Стив, — заиграл «хайлайф».