На сцене снова объявился Барри, перепархивая от группы к группе и объясняя всем и каждому, что Пол в этот самый момент разбирается с хулиганкой и что дальнейшая ее судьба будет зависеть исключительно от автора выставки. Как я решу, так и будет. Потихоньку выдавливая все еще взволнованно гудящую толпу через двери в ночь, Барри рассыпался в извинениях, соглашался, что мы живем в интересные времена, и обещал открыться завтра в положенное время.
– Ну что ж, все прошло хорошо, – резюмировал он, когда в галерее мы остались одни.
– Хорошо?! Да это же форменная катастрофа!
– М-м-м. Ты только представь себе заголовки: «Стюарт Иннес, чья картина стоимостью в триста тысяч фунтов была на днях уничтожена…» Будь милосерднее, милый. Она – такая же художница, как и ты, пусть даже цели у нее другие. Иногда нужно, чтобы тебя вот так зашвырнули на качественно новый уровень, хотя бы и пинком.
– И чья это, интересно, была идея? – осведомился я, входя в заднюю комнату.
– Наша, – ответил Пол.
Они с рыжеволосой девицей сидели там и пили белое вино.
– Ну, в основном Барри. Но нам нужна была славная актрисочка, чтобы как следует все провернуть, и нашел ее я.
Актрисочка скромно улыбнулась, умудряясь выглядеть одновременно сконфуженной и донельзя довольной собой.
– Если это не даст тебе рекламу, которой ты заслуживаешь, красавчик, оставь надежду всяк… Ты теперь достаточно важная птица, чтобы на тебя охотиться.
– Уиндермир это не спасет, – заметил я.
Барри с Полом обменялись хитрыми взглядами и захихикали.
– Он уже продан, милый. Весь в чернилах, как есть – за семьдесят пять тысяч фунтов, – сообщил мне Барри. – Я всегда говорил: люди думают, что покупают искусство, но на самом деле им нужна история!
Пол наполнил бокалы.
– И всем этим мы обязаны ей! – повернулся он к женщине. – Стюарт, Барри, я хотел бы поднять тост. За Кассандру!
– За Кассандру! – отозвались мы и выпили.
Растягивать шампанское я на этот раз не стал. Видит бог, не до того было.
И пока имя камнем падало на дно, Пол продолжал:
– Кассандра, дорогая, как тебе наверняка известно, сей до нелепого красивый и талантливый вьюнош – не кто иной, как Стюарт Иннес.
– Известно-известно, – подтвердила она. – Мы на самом деле – давние друзья.
– Так, а вот с этого места поподробнее… – вмешался Барри.
– Ну, – скромно сказала Кассандра, – двадцать лет назад Стюарт имел обыкновение писать мое имя на тетрадках по математике.
Она выглядела совсем как та девушка на моем карандашном наброске, что есть – то есть. Или как на фотографиях из будки на вокзале Виктория – только на двадцать лет постарше. Резкие черты. Интеллектуальная. Уверенная в себе.
И я никогда до сих пор ее не встречал.
– Ну, что ж… привет, Кассандра, – сказал я.
Ничего лучше мне все равно в голову не пришло.
Мы сидели в баре на первом этаже моего дома. Еду там, кстати, тоже подают, так что это не просто пивная.
Я болтал с Кассандрой, словно знал ее с самого детства. А я, приходилось все время себе напоминать, не знал. Я познакомился с ней только сегодня вечером. У нее до сих пор все ладошки были в чернилах.
Мы сунули нос в меню, заказали одно и то же (вегетарианское мезе[12]), и когда оно прибыло, оба начали с долмы, а потом перешли к хумусу.
– Я тебя выдумал, – сказал я ей.
Нет, это было не первое, что я ей сказал. Сначала мы поболтали о ее любительском театре, о том, как она подружилась с Полом, как он предложил ей тысячу фунтов за этот вечерний перформанс, о том, как ей были нужны деньги, но все равно она согласилась – в основном потому, что уж больно все это походило на такое забавное приключение. В любом случае, объяснила Кассандра, мое имя решило все. Наверное, это судьба.
Вот тогда-то я это и сказал. Боялся, она подумает, что я совсем рехнулся, но все равно взял и сказал:
– Я тебя выдумал.
– Это вряд ли, – отвечала она. – Никто меня не выдумывал. Вот она я. Хочешь потрогать?
Я поглядел на нее – на ее лицо, фигуру, глаза. Передо мной сидело воплощение всего, о чем я мечтал в женщине. Всего, о чем тосковал, обнимая других.
– Да, – признался я. – Ужасно хочу.
– Давай сначала съедим ужин, – возразила Кассандра. – Как давно ты последний раз был с девушкой?
– Я не гей, – запротестовал я. – У меня были подружки.
– Я знаю, – успокоила меня она. – Так когда была последняя?
Я попробовал вспомнить. Бригитта? Или та стилистка из рекламного агентства, с которой мы вместе ездили на съемки в Исландию?
– Года два назад, – сказал я. – Может, три. Я просто еще не встретил правильного человека.
– Однажды встретил, – напомнила Кассандра.
Она открыла сумочку – сумищу на самом деле, огромную малиновую торбу, – вытащила картонную папку и извлекла из нее лист бумаги, старый, побуревший по краям.
– Видал?
Еще бы я не видал! Рисунок не один год провисел у меня над кроватью. Девушка смотрела в сторону, словно разговаривала с кем-то за занавеской. «Кассандра, – значилось внизу, – 19 февраля 1985 г.». Даже подпись была: «Стюарт Иннес». Есть что-то неловкое и в то же время до крайности умилительное в собственном пятнадцатилетнем почерке.
– Я вернулась из Канады в 89-м, – сказала она. – За это время родители успели расстаться, и мама хотела домой, в Англию. Мне было интересно, как там ты, что поделываешь, так что я просто взяла и поехала по твоему старому адресу. Дом стоял пустой, окна разбитые – в нем явно давно уже никто не жил. Конюшню снесли. Я ужасно расстроилась – в детстве любила лошадей, – но все равно прошла через весь дом и отыскала твою спальню. Это точно была она, даже несмотря на полное отсутствие мебели. Там все еще пахло тобой. И вот это до сих пор висело на стене. Вряд ли кто-нибудь его хватится…
Она улыбнулась.
– Да кто же ты такая?
– Кассандра Карлайл. Тридцать четыре года. Бывшая актриса. Неудавшийся драматург. Сейчас веду любительский театр в Норвуде. Драма-терапия, помещения в аренду, четыре пьесы в год, плюс мастер-классы и представления для местных детишек. А кто ты такой, Стюарт?
– Ты знаешь, кто я. И знаешь, что мы никогда раньше не встречались, так ведь?
Она кивнула.
– Бедняга Стюарт. Ты же живешь прямо над этим баром, да?
– Ага. Временами тут чересчур шумно. Зато близко от метро. И стоит недорого.
– Тогда давай спросим счет и поднимемся наверх.
Я потянулся потрогать ее руку.
– Погоди, – сказала она и руку убрала. – Сначала мы с тобой поговорим.
Мы и правда поднялись наверх.
– Славная квартирка, – сказала она, осмотревшись. – Вот в точности так я себе и представляла твое жилище.
– Наверное, самое время приниматься за поиски чего-нибудь побольше, – развел руками я. – Но мне и тут неплохо. Очень хороший свет – правда, сейчас, ночью, этого не оценишь. Но для живописи просто здорово.
Так странно приводить кого-то к себе домой… Сразу видишь место, где живешь, так, будто никогда тут раньше не бывал. В гостиной на стене – два моих портрета, маслом, еще из тех времен, когда я позировал в художественной студии (никогда не хватало терпения подолгу держать позу – крайне непрофессионально для модели, сам знаю); увеличенные рекламные постеры меня же в крошечной кухоньке и в туалете; книжки со мной на обложках (любовные романы по большей части) на полках над лестницей…
Я показал гостье кабинет, потом спальню. Она внимательно изучила эдвардианское парикмахерское кресло, которое я спас из закрывавшейся древней цирюльни в Шордиче. Потом забралась в него и скинула туфли.
– Кто был первым взрослым, который тебе нравился? – выдала она.
– Странный вопрос. Мама, наверное. Понятия не имею. А что?
– Мне было три, может, четыре. Он был почтальон и звали его мистер Почти. Он приезжал в таком маленьком почтовом фургончике и привозил всякие чудные вещи. Не каждый день – так, иногда. Бандероли, завернутые в коричневую бумагу, с моим именем, а внутри – игрушки или конфеты, или еще что-нибудь. У него было такое милое забавное личико и нос картошкой.
12
Мезе – набор закусок или маленьких блюд в ресторанах греческой или ближневосточной кухни.