В третий раз я потерял его у себя на заднем дворе. Я загорал и читал книгу. Дело было в августе. Перстень лежал рядом на полотенце, вместе с солнечными очками и лосьоном для загара. Вдруг, откуда ни возьмись, прилетела какая-то птица, довольно крупная. Думаю, это была сорока или галка, но я могу ошибаться. Так или иначе, кто-то из врановых. В общем, она схватила мамин перстень и унесла его в клюве.

Той же ночью его вернуло мне огородное пугало, оживленное (честно сказать, на тяп-ляп) какой-то неведомой силой. Сердце у меня так и ухнуло в пятки, когда я его увидел у себя на пороге. Еще с минуту пугало стояло неподвижно в свете фонаря. Потом протянуло мне руку – набитую соломой перчатку. На ладони лежал перстень. Как только я взял его, пугало развернулось и побрело обратно во тьму.

Я посмотрел на перстень и сказал себе: «Бывают вещи, за которые лучше не цепляться».

На следующее утро я положил его в бардачок своей старой машины. Отогнал ее на станцию утилизации и с удовольствием полюбовался, как машина превращается в металлический куб размером со старый телевизор. Куб погрузили в контейнер и отправили в Румынию на переплавку.

В начале сентября я закрыл свой банковский счет, переехал в Бразилию и устроился на работу веб-дизайнером под вымышленным именем.

Пока что о мамином перстне ни слуху ни духу. Но иногда я просыпаюсь среди ночи в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем, и гоню от себя мысли о том, каким способом она вернет мне его снова.

– Ух, хорошо! – потянулся я, разминая затекшую шею.

«Хорошо» – это я поскромничал. Превосходно! Я со счету сбился, сколько лет просидел сплюснутый в этой лампе. Думал уже, ее больше никогда никто не потрет.

– Да ты же джинн! – заявила мне юная дева с полировочной тряпочкой в руке.

– Джинн, – подтвердил я. – А ты просто умница, лапочка. Как ты догадалась?

– Ты появился в облаке дыма, – объяснила она. – И выглядишь как джинн. У тебя тюрбан и туфли с острыми носами.

Я скрестил руки на груди и моргнул. На мне появились синие джинсы, серые кроссовки и линялый серый свитер: мужская униформа для этого времени и места. Я приложил руку ко лбу и склонился в глубоком поклоне.

– Я – гений лампы! – возвестил я. – Возрадуйся, о счастливица, ибо в моей власти исполнить три твоих желания. Только давай без этих фокусов насчет «я желаю еще три желания». Я так не работаю. Только желание зря потратишь. Ну всё, давай, не тяни время.

И я опять скрестил руки на груди.

– Нет, – сказала она. – То есть спасибо, конечно, и все такое, но мне ничего не надо. Мне и так хорошо.

– Душечка моя, – сказал я. – Лапочка. Сладкая моя птичка. Ты, наверно, недослышала. Я – джинн. Я могу исполнить любые твои три желания. Любые, ты понимаешь? Когда-нибудь мечтала летать? Я могу дать тебе крылья. Хочешь стать богаче этого вашего Креза? Хочешь править миром? Ты только скажи. Три желания, слышишь? Какие угодно.

– Да нет же, – сказала она. – Спасибо, но мне не надо. Хочешь чего-нибудь выпить? За столько лет в этой лампе у тебя, наверно, в горле пересохло. Вина? Воды? Чаю?

– Ох… – Теперь, когда она это сказала, я понял, что и вправду страшно хочу пить. – А мятный чай у тебя есть?

Она заварила мне мятного чаю в чайнике, как две капли воды похожем на ту самую лампу, в которой я просидел последнюю тысячу лет.

– Спасибо за чай.

– Да не за что!

– Но я все-таки не понимаю. Все, кого я встречал, сразу же просили чего-нибудь такого… эдакого… Дворец, полный сокровищ. Гарем на сотню роскошных женщин… ну, этого тебе, конечно, не надо…

– А ты откуда знаешь? – перебила она. – Нельзя просто так брать и додумывать за человека. И кстати! Не называй меня больше лапочкой, душечкой и так далее. Меня зовут Хейзел.

– А-а, вон оно что! – До меня дошло. – Значит, ты хочешь прекрасную женщину? Прости, не догадался сразу. Ну, давай, загадывай желание. – И я в третий раз скрестил руки и приготовился.

– Нет, – покачала она головой. – Ничего не надо. Мне и так хорошо. Как тебе чай?

Я ответил, что за всю свою долгую жизнь ни разу не пробовал такого восхитительного чая.

Она спросила, не помню ли я, когда впервые ощутил потребность исполнять чужие желания и нет ли у меня навязчивого чувства, что я обязан всем угождать. А потом начала расспрашивать о моей матери, и я вынужден был сказать ей, что обо мне нельзя судить по тем же правилам, что и о простых смертных, ибо я – джинн, могущественное и мудрое создание, волшебное и таинственное.

Тогда она спросила, люблю ли я хумус. Я сказал «да», и она поджарила мне питу и разрезала на кусочки, чтобы удобнее было макать в хумус.

Я поел. Было очень вкусно. И, главное, хумус навел меня на мысль.

– Если бы ты только пожелала, – предложил я услужливо, – я мог бы накрыть для тебя стол, достойный султана. Только представь себе: череда изысканных яств, одно другого краше, и все – на золотых тарелках. Тарелки потом можешь оставить себе.

– Да зачем? – улыбнулась она. – Все и так хорошо. Пойдем лучше погуляем.

И мы пошли гулять по городу. С каким удовольствием я размял ноги впервые после стольких лет! Мы дошли до парка и сели на скамеечку у озера. Было тепло, но ветрено, и ветер налетал порывами, швыряя нам в лицо сухую листву.

Я рассказал Хейзел, как в детстве мы, джинны, любили подслушивать, о чем толкуют между собой ангелы, а те швыряли в нас кометами, если заметят, что мы подслушиваем. Потом рассказал, как настали плохие времена, как между джиннами начались войны и как царь Сулейман навострился сажать нас во всякие емкости – в бутылки, лампы, глиняные горшки.

А она рассказала мне о своих родителях, которые погибли в авиакатастрофе и оставили ей дом. Рассказала о своей работе – оказалось, она рисует картинки к детским книжкам. Работу эту она нашла по чистой случайности – после того, как поняла, что никогда не станет по-настоящему профессиональным иллюстратором медицинских книг. Она рассказала, какое это счастье, когда приходит очередная книжка, которую ей предстоит украсить картинками. И еще она работает в местном колледже – один вечер в неделю преподает взрослым, учит их рисовать с натуры.

Я не увидел в ее жизни никаких изъянов, никаких пустот, которые можно было бы заполнить желаниями, – кроме одной.

– Ты и вправду хорошо живешь, – сказал я. – Но тебе не с кем разделить твою прекрасную жизнь. Только пожелай – и я дам тебе идеального мужчину. Или женщину. Кинозвезду. Богача… богачку…

– Не надо, – сказала она. – Мне и так хорошо.

Мы встали и пошли обратно к ней домой, по улицам, разукрашенным к Хэллоуину.

– Как-то это неправильно, – проворчал я. – Люди всегда чего-то хотят.

– А я не хочу. У меня и так есть все, что нужно.

– Но что же мне тогда делать?

Она задумалась на секунду, а потом указала на двор перед домом:

– Можешь сгрести листья в кучу.

– Таково твое желание?

– Да нет же! Это просто чтобы тебе было чем заняться, пока я приготовлю ужин.

Я сгреб листья в кучу под изгородью, чтобы ветер опять не разогнал их по двору. После ужина я помыл посуду. И отправился спать в гостевую спальню.

Не сказать, чтобы Хейзел вовсе не нуждалась в помощи. И я ей помогал. Выполнял всякие мелкие поручения, забирал заказы из бакалейной лавки и магазинчика художественных товаров. В те дни, когда ей подолгу приходилось сидеть за работой, она разрешала мне размять ей шею и плечи. Руки у меня хорошие, крепкие.

Незадолго до Дня благодарения я перебрался из гостевой спальни в хозяйскую, и мы с Хейзел легли в одну постель.

Наутро я проснулся первым и долго рассматривал ее лицо. Во сне она корчила забавные рожицы. Потом солнечные лучи доползли до ее подушки, и Хейзел открыла глаза, посмотрела на меня и улыбнулась.

– Знаешь, а ведь я никогда не спрашивала… – Она запнулась, но потом продолжила: – Как насчет тебя? Чего бы ты сам пожелал, если бы у тебя было три желания?