* * *

Один из придворных Людовика XV, Ландсмат, человек весьма преклонного возраста, очень не любил, когда его спрашивали о летах, и даже на прямые вопросы об этом самого короля давал уклончивые ответы. Король вздумал над ним подшутить, приказал доставить себе метрическую запись о Ландсмате и однажды, неожиданно вынув ее из кармана, начал вслух читать ее Ландсмату.

— Что это? — спросил смущенный старик. — Это, кажется, мое метрическое свидетельство?

— Как видите, Ландсмат, — ответил король.

— Государь, спрячьте его скорее! Король, на котором лежит забота о счастии двадцати пяти миллионов людей, не должен ни одного из них огорчать для собственного удовольствия.

* * *

Во времена Людовика XV надвигавшаяся революция уже предчувствовалась, и сам король, при всей своей беззаботности, смутно чуял ее. Он тогда говорил:

— Я уверен, что на мой век хватит и пока я жив, останусь властелином. Но моему преемнику уже придется держать ухо востро!

Из этих слов впоследствии, как думают, и создалась знаменитая, приписываемая ему фраза: «После меня хоть потоп».

* * *

При Людовике XV процветала карточная игра в брелан. В этой игре, между прочим, ведется счет фигур, королей, валетов, дам. Однажды Людовик играл в эту игру с одним придворным; к нему пришло три короля, и он в шутку сказал своему противнику:

— Я выиграл, у меня три короля, да я сам король, итого, четыре короля — брелан-карэ.

Но у противника был полный брелан-карэ, только из валетов, и потому он возразил:

— Извините, государь, у меня игра выше, я выиграл: у меня четыре валета, да я сам валет, итого — пять.

* * *

По случаю свадьбы дофина (Людовика XVI) в Версале происходили чрезвычайно пышные торжества, расходы на которые отозвались на тогдашней тощей государственной казне, что, разумеется, было известно всем и каждому. Поэтому, когда король (Людовик XV) спросил у аббата Террэ, как он находит празднества, тот отвечал:

— Неоплатными, государь!

* * *

Вокруг Людовика XV, человека в высшей степени распущенного, царил страшный разврат. Чуть ли не единственным светлым пятном на фоне тогдашней придворной знати был маршал Бриссак, человек весьма строгих нравов. Конечно, он был у всех бельмом на глазу, и его не щадили; распространили, например, про него слух, что жена ему изменяет, хотя это была явная клевета. Поощряемые легкостью взглядов короля на нравственность, придворные однажды без церемонии, в глаза насмехались над Бриссаком и его семейным неблагополучием и, конечно, привели его в бешенство. Король имел жестокость вместе с другими смеяться над почтенным воином.

— Ничего, Бриссак, — говорил он ему, — не сердитесь, не стоит того; с кем эта беда не случается?

— Государь, — отвечал ему маршал, — скажу, не хвастаясь, что обладаю мужеством всякого рода, но только не мужеством позора!

* * *

Людовик XV, быть может, от своих амурных излишеств часто впадал в странную рассеянность, граничившую с душевным расстройством. Так, однажды он внезапно задал венецианскому послу Гродениго ошеломляющий вопрос:

— Сколько членов у вас в Венецианском Совете Десяти?

— Сорок, государь, — отвечал посол, очевидно подумавший, что король пошутил и что на шутку лучше всего отвечать шуткой.

Но Людовик тотчас же забыл свой вопрос и полученный ответ и заговорил о другом.

* * *

Однажды на балу во дворце обратило на себя всеобщее внимание какое-то таинственное желтое домино. Эта маска подходила к буфету и буквально, как голодный волк, пожирала самые аппетитные и, главное, сытные закуски и кушанья, пила в огромном количестве дорогие вина. Страшный аппетит всем кинулся в глаза, сказали даже об этом королю, и тот сам полюбопытствовал поглядеть, кто это так ужасно проголодался. Наевшись и напившись до отвала, желтое домино вышло из буфета и куда-то скрылось.

Но не более как через 10–20 минут то же домино вновь явилось в буфет и опять начало уписывать, с еще большей жадностью. Вновь наевшись и напившись всем на удивление, домино исчезло, но через полчаса вновь явилось и вновь начало свое варварское опустошение буфета; потом оно появилось в четвертый, в пятый раз. Общему изумлению не было границ. Сам король был не столько заинтересован, сколько испуган этим адским аппетитом и приказал последить за таинственными домино. И что же оказалось?

Дворцовая стража добыла где-то единственное желтое домино, которое солдаты поочередно напяливали на себя, шли в нем в буфет, там наедались и напивались, потом уходили домой, передавали домино следующему и так угощались, пока их не выследили и не накрыли.

* * *

Однажды Сен-Жермен сказал королю Людовику XV:

— Для того чтобы знать и уважать людей, не надо быть ни духовником, ни министром, ни полицейским.

— Ни королем, — вставил король.

* * *

Когда король Людовик XV охотился, с ним всегда был походный буфет, и полагалось, чтобы в этом буфете было 40 бутылок вина. Король почти никогда не пил этого вина; его выпивали другие. Но вот однажды случилось, что король почувствовал сильную жажду и попросил вина. Ему со смущением отвечали, что вина нет.

— Как же это? Ведь полагается иметь в запасе 40 бутылок? — спросил король.

— Точно так, ваше величество, они и были, но все выпито.

— Потрудитесь впредь брать сорок одну бутылку, — распорядился король.

Однажды к Вольтеру явился какой-то господин, отрекомендовавшийся литератором.

— Я имею честь, — говорил он, — быть членом Шадонской академии, а вы знаете, что она дочь Парижской академии.

— О да, — отвечал Вольтер, — и притом примернейшая дочь, потому что никогда еще не подавала повода, чтоб о ней заговорили.

* * *

У Вольтера еще при жизни были страстные почитатели, доходившие почти до умопомрачения. Такие обожатели часто сидели и слушали его разинув рот, в немом благоговении, хотя бы он говорил самые обыкновенные вещи; им в каждом его слове слышалось или, лучше сказать, чудилось что-то скрытое, отменно умное и острое. Любопытнейший пример такого обожания, без границ, сообщает в своих записках известный граф Сегюр.

* * *

Однажды у Сегюров в числе других гостей был Вольтер, которому мать Сегюра жаловалась на какие-то свои хворости. Вольтер, утешая старушку, сказал ей, что он сам страдал тем же целый год и что все лечение состояло в том, что он питался смесью из яичных желтков, картофельного крахмала и воды. Разумеется, что в этом рецепте не было и быть не могло ничего особенно меткого, остроумного, и, однако же, когда Вольтер произносил эти невинные слова: «крахмал, вода, желтки», один из гостей, очевидно дошедший в своем обожании Вольтера до слепого фанатизма, не утерпел, толкнул Сегюра и, наклонясь к нему, восторженным шепотом проговорил:

— Что это за человек! Что это за ум! Ни одного слова не скажет, в котором бы не сверкнуло остроумие!

* * *

Вольтер высоко ценил ученые труды доктора Галлера. Слыша его похвалы, некий господин, знавший хорошо Галлера, заметил Вольтеру, что Галлер далеко не так одобрительно отзывается о Вольтеровых трудах, как Вольтер о Галлеровых.

— Увы, — ответил Вольтер, — ошибка — удел смертных; может быть, и тут мы оба ошибаемся!

* * *

Это было всего за неделю до смерти Вольтера. В театре ставили его трагедию «Тит», и один из новых актеров, не будучи осведомлен о болезни автора, пришел к нему, чтобы с ним прорепетировать свою роль.

— Умираю, — сказал Вольтер пришедшему, — простите, не могу оказать вам обычного внимания, подобающего гостю.

— Какая жалость, — воскликнул актер, — а мне завтра надо играть в вашем «Тите».

При этих словах умирающий Вольтер открыл глаза и приподнялся на локте.

— Что вы говорите, мой друг? Вы завтра играете в «Тите»? Ну, коли так, нечего и думать о смерти? Я сейчас пройду с вами вашу роль!