Однажды он дежурил в этой самой комнате, у этого самого стола. Это было за несколько дней перед смертью Павла. Было уже за полночь. Вдруг дверь с шумом растворилась. Вбежал сторож впопыхах, объявляя, что за ним идет государь. Павел вошел и в большом волнении начал ходить по комнате; потом приказал чиновнику взять лист бумаги и начал диктовать с большим жаром. Чиновник начал с заголовка: «Указ его Императорского Величества» — и капнул чернилами. Поспешно схватил он другой лист и снова начал писать заголовок, а государь все ходил по комнате и продолжал диктовать. Чиновник до того растерялся, что не мог вспомнить начала приказания, и боялся начать с середины, сидел ни жив ни мертв перед бумагой. Павел вдруг остановился и потребовал указ для подписания. Дрожащий чиновник подал ему лист, на котором был написан заголовок и больше ничего.

— Что ж государь? — спросил Пушкин.

— Да ничего-с. Изволил только ударить меня в рожу и вышел.

* * *

При императоре Павле I в иностранных газетах появились статьи о России, в которых, между прочим, настоятельно советовалось русскому императору быть бдительным, не дремать, проснуться. Доложили графу Безбородко и спрашивали его, возможно ли пропустить в России газеты с подобными статьями.

«Чего они его будят, — флегматично заметил граф-малоросс, — он уже и без того так проснулся, что и нам не дает спать!»

* * *

Митрополит Филарет славился своим удивительно спокойным и правильным мышлением и находчивостью. Сочинитель русского гимна А. Ф. Львов одно время хлопотал, чтобы церковное пение во всех церквах России было однообразное, и для образца сочинил литургию. Он просил Филарета позволить ему представить свое сочинение на его суждение и, получив согласие, явился к митрополиту с четырьмя певчими. Те пропели литургию пред владыкою, тот прослушал и попросил, чтоб ее вновь пропел один из певчих. У Львова же вся литургия была четырехголосная, и потому он отвечал, что один певчий ее пропеть не может.

— Вот то-то и есть, — спокойно сказал митрополит. — У нас в сельских церквах только и певчих что один дьячок, да и тот нот не знает. Кто же будет петь вашу литургию?

* * *

Однажды за обедом, где присутствовал в числе других лиц духовного звания и митрополит Филарет, какой-то священник почтительно посетовал на то, что владыка весь исхудал, истощив себя постом и молитвою.

Митрополит, указывая на себя, т. е. на тело свое, сказал, что этого «скота» надо угнетать.

— А как же, владыка, — заметил один из присутствовавших, — ведь сказано: «Блажен, кто и скоты милует!»

* * *

Известно, что в годы правления императора Павла I гостеприимство наших бар доходило до баснословных пределов. Ежедневный открытый стол на 30–50 человек было дело обыкновенное. Садились за этот стол кто хотел: не только родные и близкие знакомые, но и малознакомые, а иногда и вовсе не знакомые хозяину. Таковыми столами были преимущественно в Петербурге столы графа Шереметева и графа Разумовского. К одному из них повадился постоянно ходить один скромный искатель обедов и чуть ли не из сочинителей. Разумеется, он садился в конце стола, и также слуги обходили его. Однажды он почти голодный встал со стола. В этот день именно так случилось, что хозяин после обеда, проходя мимо, в первый раз заговорил с ним и спросил:

— Доволен ли ты?

— Доволен, ваше сиятельство, — отвечал он с низким поклоном, — мне все было видно.

* * *

Рассказывают, что однажды, находясь с графом Ф. В. Ростопчиным в обществе, где было много князей, император Павел спросил его:

— Скажи мне, отчего ты не князь?

После минутного колебания Федор Васильевич спросил императора, может ли он высказать настоящую причину, и, получив утвердительный ответ, сказал:

— Предок мой, выехавший в Россию, прибыл сюда зимой.

— Какое же отношение имеет время года к достоинству, которое ему было пожаловано? — спросил император.

— Когда татарский вельможа, — отвечал Ростопчин, — в первый раз являлся ко двору, ему предлагали на выбор или шубу, или княжеское достоинство. Предок мой приехал в жестокую зиму и отдал предпочтение шубе.

Ростопчин сидел в одном из парижских театров во время дебюта плохого актера. Публика страшно ему шикала, один Ростопчин аплодировал.

— Что это значит? — спросили его. — Зачем вы аплодируете?

— Боюсь, — отвечал Ростопчин, — что как сгонят его со сцены, то он отправится к нам в Россию учителем.

* * *

Граф Ростопчин рассказывал, что в царствование императора Павла Обольянинов поручил Сперанскому написать проект указа о каких-то землях, которыми завладели калмыки. Тот написал проект, но Обольянинов остался недоволен редакцией Сперанского. Он приказал ему взять перо, лист бумаги и писать под диктовку. Сам начал ходить по комнате и наконец проговорил:

— По поводу калмыков и по случаю оныя земли…

Тут остановился, продолжал молча ходить по комнате и заключил диктовку следующими словами:

— Вот, сударь, как надобно было начать указ. Теперь подите и продолжайте.

* * *

Император Павел I встретил однажды на Невском проспекте таможенного чиновника до того пьяного, что тот едва-едва держался на ногах.

— Ты пьян? — остановив пьяного чиновника, спросил разгневанный император.

— Так точно, ваше императорское

величество.

— Да где же ты так по-скотски напился?

— На службе! Как говорится, не щадя живота своего!

— Это что же за вздор ты несешь? На какой-такой службе ты служишь?

— Да, ваше императорское величество, усердствую по служебным обстоятельствам: я таможенный эксперт, то есть обязанность моя пробовать на язык все привозные зарубежные спиртные напитки.

* * *

Когда под Калишем был сделан смотр высочайшими особами русским и прусским войскам, всем присутствовавшим дан был обед. За грандиозными столами солдат разместили так: один русский— другой пруссак. Пруссаки были молчаливы и необщительны, наши же, наоборот, очень словоохотливы, даже находчивы. Прежде всего они зарекомендовали себя радушными и любезными хозяевами и пробовали с иностранцами вступать в разговор при помощи отборных слов и главным образом жестикуляции.

— Эсен, камрат, — сказал русский солдат, многозначительно подмигнув своему соседу.

Император Александр Павлович, услышав эту фразу, спросил произнесшего ее:

— Где ты научился по-немецки?

— В Париже, ваше императорское величество, — не задумываясь ответил солдат.

* * *

Император Александр I убедил княгиню Радзивилл выйти замуж за генерала Александра Ивановича Чернышева. Чернышев был убежден, что он герой, что все победы — его победы, и непрерывно рассказывал об этом своей супруге. В Петербурге она сказала государю:

— Ваше величество, может ли женщина развестись с мужем, который ежедневно понемногу убивает ее?

— Да, конечно.

— Так вот, государь, Чернышев морит меня скукой, — сказала она и преспокойно уехала в Варшаву.

* * *

В 1817 году император Александр I прибыл в Чернигов. Губернатором в это время там был А. П. Бутович, человек необыкновенно добродушный, доступный, простой. Говорил на местном наречии, носил вне службы малороссийские рубахи, подпоясывался простым поясом. Во время общего представления государю начальствующих лиц император обратился к Бутовичу с вопросом:

— Как же у вас в губернии идут дела?

— То так, то сяк, ваше императорское величество.

Государь, не удовлетворившись таким лаконизмом и думая, что Бутович не понял вопроса, переспросил его:

— Что у вас здесь делается?

— То сее, то сее, ваше величество. — И при этом поднес всеподданнейший рапорт о состоянии губернии и проч.

Государь, сочтя губернатора за великого чудака, обратился к другим лицам губернии.

— Чем вы в Чернигове ведете торговлю? — спросил государь городского голову Гриба.

Голова, слыша ответы Бутовича и считая их совершенством красноречия, ответил:

— То тым, то сым, ваше величество.