Этот писатель был человек очень осторожный. Он в своих исторических трудах тщательно превозносил тех генералов, от которых чаял себе протекции. Он написал историю Отечественной войны 1812 года и военную историю последующих годов — 1813-го и 1814-го — последних годов наполеоновской эпохи. В середине 40-х годов он заканчивал новое издание своего труда, а в это время тогдашний военный министр Чернышев был командирован на Кавказ, и предполагали, что он там будет оставлен главнокомандующим, а на его место министром назначат Клейнмихеля. Меншиков, зная, что новое издание книги Михайловского-Данилевского уже заканчивается, говорил:
— Михайловский книгу свою уже закончил и перепечатывать, конечно, не станет; он просто напишет в предисловии, что все, что в книге сказано о князе Чернышеве, относится к Клейнмихелю.
* * *
Графу Клейнмихелю приписывается неимоверный выговор, сделанный им (говорят, что совершенно официально, на бумаге) инженерному генералу Кербедзу. Строили мост через Неву и при забивке свай тратили массу времени на работу. Кербедз придумал машинное приспособление, при котором забивка свай много ускорялась и удешевлялась, и представил модель и описание. Вот за этот-то подвиг изобретательности он и получил нагоняй: ему поставили на вид, зачем он не изобрел этой машины до начала работ, к чему медлил и тем ввел казну в огромные убытки и траты.
Клейнмихель приехал в школу гардемаринов в экзаменационный день. Захотел он самолично проверить знания великовозрастных учеников и вызывает по алфавиту наудачу какого-то рослого и здорового детину, который чрезвычайно смело и развязно полез за билетом.
На билете значилось: «Лютер и реформация в Германии». Клейнмихель приготовился слушать. Гардемарин откашлялся и, встав в непринужденную позу, начал:
— Лютер был немец…
После небольшой паузы Клейнмихель его спрашивает:
— Ну и что же из этого?
— Хотя он был и немец, но умный человек… Клейнмихель моментально вспылил и крикнул:
— А ты хотя и русский, но большой дурак!..
* * *
Когда Чернышев и статс-секретарь Позен были командированы на Кавказ, Меншиков говорил:
— Отправились наши новые аргонавты в Колхиду. Пожалуй, Чернышеву и удастся найти там золотое руно, только обстрижет его не он, а Позен.
* * *
Когда министром финансов был назначен Брок, Меншиков сказал:
— Вот и ко Броку (к оброку) довелось прибегнуть; оплошают наши финансы.
* * *
Граф Закревский при назначении его генерал-губернатором в Москву был пожалован орденом Андрея Первозванного, а у него не было еще ни анненской, ни александровской ленты. В то время в цирках отличалась вольтижерка Можар, совершавшая изумлявшие всех прыжки через ленты.
— Что же удивительного, — говорил Меншиков, — что молодая и здоровая вольтижерка прыгает через одну ленту? Вот Закревский, старый человек, перепрыгнул сразу через две!
* * *
Когда отчеканили медаль за венгерскую кампанию с надписью: «С нами Бог», австрийцам, союзникам русских, за их вероломство и трусость Меншиков предлагал выдать медаль с надписью: «Бог с вами».
* * *
Барон Боде, строитель Кремлевского дворца в Москве, по окончании постройки получил множество наград: орден, чин, камер-юнкерство, деньги и т. д. Меншиков сказал тогда по этому поводу:
— Это правильно, так и следует. Сперанский составил один свод — Свод законов, а Боде сколько сводов-то наставил! Сперанскому и была одна награда, а Боде — несколько.
* * *
Увидав министра народного просвещения Норова, шедшего с какой-то дамой, Меншиков сказал:
— Коней с норовом я видывал много раз, но даму с норовом вижу в первый раз в жизни.
* * *
Однажды император Николай I в сопровождении блестящей свиты посетил Пулковскую обсерваторию, но совершенно внезапно. Директор Струве, никак не ожидавший высочайшего посещения, ужасно смутился и сделал такое движение, как будто хотел спрятаться за громадный телескоп обсерватории.
— Что же это он? — проговорил государь, заметив его замешательство.
Тогда Меншиков, указывая на окружавших придворных, украшенных множеством орденов, сказал:
— Он, должно быть, испугался, увидав всю эту кучу звезд не на своих местах.
* * *
Кавказский генерал Едлинский в конце своей служебной карьеры был назначен к фельдмаршалу Барятинскому. Тот, принимая его при представлении, сказал ему ласково и шутя, что теперь он устраивается «на покой», как говорят про престарелых архиереев.
— У меня и умрешь! — заключил Барятинский.
— Ваше сиятельство, — отвечал Едлинский, — я никогда вперед начальства не суюсь!
Однако же на этот раз «сунулся», то есть умер раньше Барятинского.
* * *
Когда генералам дали новую форму — красные панталоны, — Едлинский сказал:
— То, бывало, прежде отличали генералов по головам, а теперь их станут отличать по ногам.
* * *
Проводя какую-то новую финансовую реформу, граф Канкрин услышал довольно обычное, даже и в наше время свирепствующее возражение: «Что скажет Европа?».
— Эх, господа, — отвечал на это Канкрин, — у нас обычно только и разговору, только и беспокойства о том, что скажет Европа! Россия что скажет, вот для нас что важно!
* * *
Однажды Канкрин доложил Николаю I, что в некотором новом, только что тогда изданном законе оказывается много неудобств и пробелов. Государь возразил, что закон обсуждался в Государственном совете, что сам Канкрин участвовал в его обсуждении; зачем же он тогда молчал?
— Ваше величество, — отвечал Канкрин, — ведь это рассматривание закона в совете было подобно охоте на бекасов. Статьи и параграфы летели во все стороны, именно как бекасы. Ну, конечно, что успел, так сказать, подстрелить на лету, то и подстрелил, а остальное так и пронеслось мимо!
* * *
Стремясь осадить гордых панов, граф Дмитрий Гаврилович Бибиков стал запрещать ездить четверней и шестерней. Однажды спесивый князь Ч-ский приехал к Бибикову с визитом умышленно на шестерке цугом с невозможно пышными жокеями, гайдуками и т. п. Бибиков, чтобы его проучить, заставил его прождать в приемной около получаса. Когда Бибиков наконец появился, гордый пан с язвительной улыбкой произнес:
— Мой визит длился так долго, что не смею больше обременять своим присутствием ваше превосходительство.
На это Бибиков спокойно и вежливо отвечал:
— Не смею задерживать пи вас, ни вашу шестерку.
* * *
Бибиков терпеть не мог неразборчивых подписей на официальных бумагах.
«Душа человека сказывается в его подписи», — говаривал он и, подписываясь четко, требовал того же от своих подчиненных, преследовал их нещадно за «крючкотворство». Однажды Бибикову подали какой-то рапорт одного из чиновников края. Вместо подписи исправника виднелся какой-то чрезвычайно художественный крючок. Бибиков нахмурился.
— Послать жандарма привезти немедленно исправника (такого-то) уезда, — приказал он правителю канцелярии.
— Слушаю, ваше превосходительство.
Жандарм летит в отдаленный уезд губернии. Исправник чуть не упал в обморок. Прощается навеки с семьей, плачет. Жандарм сажает его в кибитку и скачет в Киев.
На третий день приехали в Киев и прямо к генерал-губернаторскому дому. Докладывают Бибикову, тог приказывает ввести исправника. Несчастный входит еле жив. Бибиков подзывает его к столу и показывает ему его рапорт:
— Это ваша подпись?
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — едва в силах выговорить исправник.
— А как ее прочесть? — громовым голосом спрашивает Бибиков.
— Исправник Сидоренко… — шепчет, стуча зубами, исправник.
— А! Сидоренко? Очень хорошо, теперь понимаю… а то я не мог разобрать… Ну, прекрасно, теперь все в порядке, можете ехать домой.
С тех пор не только этот Сидоренко, но и все прочие сидоренки, шельменки и перепенденки отчетливо выгравировывали свои подписи на официальных бумагах…
* * *
Однажды Бибиков, будучи инспектором кавалерии в городе Кременчуге в тридцатых годах, отдал приказ: «До обеда ходить в парадной форме, а после обеда— в обыкновенной». Офицерам это не совсем понравилось. Многие втихомолку стали уклоняться от этого требования и по утрам не носили парадной формы. Однажды, прогуливаясь в восемь часов утра по городу, Бибиков встречает одного ослушника.
