– Коли Александр в самом деле умер, – убеждал он народ, – то он ведь и завтра, и послезавтра будет мертв.

Однажды на поле битвы, перед самым боем, толпа воинов подбежала к Фокиону и настаивала, чтобы он вел войско на ближнюю возвышенность и битва началась там.

– Как много у меня в войске предводителей и как мало воинов! – воскликнул Фокион.

Знаменитый оратор Демосфен был вынужден бежать из Афин, когда Александр Македонский потребовал его выдачи. Во время пути он заметил, что за ним следуют по пятам какие-то люди. К своему великому ужасу, он узнал в них своих заклятых врагов. Демосфен попытался скрыться от них, но они его нашли.

И вот, к его крайнему изумлению, эти люди, его враги, объявили ему, что они нарочно пустились за ним в погоню, чтобы предложить ему денег на дорогу. Растроганный Демосфен залился слезами, и когда его преследователи, думая, что он оплакивает свою горькую участь, стали его утешать и уговаривать, чтоб он не предавался чрезмерной печали, оратор воскликнул:

– Как же мне не горевать о моей родине, где у меня останутся такие враги, каких у меня и друзей-то не будет в другом месте!

Какому-то вору, который был захвачен Демосфеном на месте и извинялся перед ним, говоря, что не знал, что украденная вещь принадлежала ему, Демосфен сказал:

– Но ведь ты же знал, что она не принадлежит тебе.

Демосфен крепко враждовал с Фокионом. Один раз он сказал Фокиону:

– Ты издеваешься над афинянами; но смотри, они потеряют голову и тогда убьют тебя.

Фокион возразил:

– Меня они убьют, когда потеряют голову, а тебя – если не потеряют ее.

Однажды, обращаясь к вору, которого арестовали и вели в заточение, Диоген воскликнул:

– Бедняга, отчего ты мелкий воришка, а не крупный вор; тогда бы ты сам сажал в тюрьму других!

Услыхав о радушии, которым Александр Македонский потчевал какого-то философа, он заметил:

– Что же это за счастье – обедать и завтракать в часы, назначенные хозяином.

Про плохого музыканта, всем надоевшего своей скверной игрой, Диоген говорил:

– Надо похвалить человека за то, что, будучи таким дурным музыкантом, он все же не бросает музыки, занимается ею, а не делается вором.

Однажды, принимая участие в разговоре о том, почему люди так охотно помогают нищим и так неохотно философам, Диоген заметил:

– Это потому, что каждый предвидит возможность самому стать убогим, калекой, пьяницей, но никто про себя не думает, что он сделается философом.

– Ты где стоишь, тут и ешь, – говорили Диогену, видя его что-то жующим на рынке.

– Где голод меня застал, там и ем, – отвечал философ.

– Ты вот попробуй-ка, уговори меня, чтоб я тебе подал милостыню, тогда я тебе и подам, – говорил Диогену какой-то очень скаредный и черствый человек.

– Если б я знал, что могу убедить тебя в чем-либо, то убедил бы тебя пойти и повеситься.

Могучий атлет Диоксипп, одержав однажды блестящую победу на олимпийских играх, сидел между зрителями и, не отводя глаз, смотрел на какую-то красавицу, которая обворожила его. Диоген, заметив это, сказал:

– Вот богатырь, которого без труда поборола женщина.

Часто видели Диогена протягивающим руку к статуям. На вопрос, зачем он это делает, он отвечал:

– Чтобы привыкнуть к отказам.

Когда Диогена привели к Филиппу Македонскому, тот назвал его шпионом.

– Да, – ответил циник, – я шпион твоего самомнения и чванства.

Перед знаменитым Саламинским боем командовавший афинским флотом все медлил и не хотел вступать в бой, а Фемистокл изо всех сил убеждал его немедленно выступить против неприятеля.

– Разве ты забыл, – говорил адмирал, – что у нас на состязаниях того, кто лезет в бой не в очередь, бьют плетьми.

– Но ведь и те, кто опаздывает, тоже не увенчиваются лаврами, – ответил Фемистокл.

Того же Фемистокла спрашивали, кем бы он предпочел быть: Ахиллесом или Гомером, который воспел его подвиги?

– Сообрази сам, что лучше, – отвечал тот, – быть победителем на олимпийских играх или тем, кто провозглашает имена победителей?

Своего маленького сына, не слушавшегося матери, которая исполняла все его прихоти, он объявил первым человеком во всей Греции.

– Греки, – говорил он, – подчиняются афинянам, афиняне – мне, я – своей жене, а она – своему сынишке.

Уроженец маленького островка говорил Фемистоклу, что у него никакой личной заслуги нет, что он только отражает на себе славу своего отечества. Фемистокл согласился с этим, прибавив:

– Будь я уроженцем твоего островка, я так бы и остался в неизвестности, все равно, как и ты; будь ты афинянином, ты тоже не достиг бы известности.

Б. Вест. Фетида приносит доспех Ахиллесу

Один музыкант просил о чем-то Фемистокла, но для исполнения его просьбы тот должен был сделать что-то нехорошее.

– Слушай, – отвечал ему Фемистокл, – если попросить тебя при большой публике сфальшивить в пении, ты на это согласишься?

Сократу принадлежит немало изречений, достойных его глубокого ума и в то же время острых – иногда до игривости. Так, человеку, который просил у него совета насчет женитьбы, он ответил:

– Женишься – раскаешься и не женишься – раскаешься.

– Через прорехи твоей одежды сквозит тщеславие! – говорил Сократ основателю цинической философской школы Антисфену.

«Хорошие люди едят для того, чтобы жить, а худые живут для того, чтобы есть», – изречение, которое Сократ часто повторял.

Однажды Платон упрекал своего великого учителя за то, что тот сделал у себя за столом, в присутствии других, выговор комуто из друзей Платона.

– Если так, то и тебе бы лучше подождать мне выговаривать, пока мы останемся одни, – ответил Сократ.

Какой-то грек, большой говорун и пустомеля, попал в Скифию, где над ним все смеялись.

– Вы, скифы, – убеждал он их, – должны относиться ко мне с почтением: я родом из той же страны, где родился Платон.

– Коли хочешь, чтоб тебя слушали без смеха, говори, как Платон.

Знаменитая в своем роде Ксантиппа, супруга Сократа, в присутствии которой философ принял из рук палача чашу с отваром цикуты, залилась при этом слезами и вопила о том, что ее муж погибает невинный.

– Неужели же тебе было бы легче, если бы я умирал виновный? – убеждал ее Сократ.

Друзья Сократа однажды негодовали на кого-то, не отдавшего поклона философу.

– Из-за чего сердиться, – уговаривал их Сократ, – он не так учтив, как я, вот и все.

Платону приписываются очень едкие выходки. Правитель Сиракуз (тиран, как их тогда называли) однажды позвал его к себе на пиршество и нарочно посадил на последнее место за столом.

– Любопытно бы послушать, – говорил он по этому поводу своим наперсникам, – как Платон будет нас чернить, когда вернется к себе в Афины.

Узнав об этих словах, Платон заметил:

– Не думаю, что я когда-нибудь буду до такой степени скудоумен в придумывании темы для беседы, чтобы заговорить о вас, сиракузцах.