Мне становится немного веселее, когда я вникаю в систему каталогизации. Проще простого. Еще немного времени спустя удается сузить область поиска до шести стеллажей где-то в середине безбрежного зала. Дежурного света не хватает, я пользуюсь диковатого вида старинным фонарем с шестигранным фокусором, который стоял у входной двери. Фонарь испускает - вспомнилось старинное слово эманация... - пучок чего-то, условно-приближенного к свету. Приходится подносить книги прямо под фокусор. От усталости у меня слезятся глаза.

   Ночь неспешно шествует над Кюрасао. Где-то далеко за стенами форта звучит музыка; тоскливо подвывает собака, увеличивая мою депрессию и скептицизм - на что, собственно, надеялся Крекер? В этом архиве хранится больше амбарных книг добросовестных бюргеров, торговцев кофе и сахаром, чем записок ученых... Карибы никогда не были центром научной мысли, это уж наверняка.

   Когда я вытащил тетрадь, зажатую между протоколами собраний Общества Фармацевтов Арубы (шестьсот тридцать три страницы, неудобоваримая смесь из французского, фламандского, и немецкого - склоки, заговоры, разборы...) NN 233-571 и альманахом КАДАО (Королевской Ассоциации Дантистов Антильских Островов) за 1821 год, удивляться находке уже не было сил.

   Хлипкие от времени листки табачно-желтого цвета, исписанные плотными строчками выцветших чернил, едва ли не рассыпаются от прикосновений.

   Старинный французский читается трудновато, но я не вникаю в детали. Деламбер пишет нерегулярно, пропускает дни, иногда - недели. Его дневник странен - записи личного характера перемежаются данными экспериментов; он кляузничает на Пинеля, на своего сокурсника Кресси, также работающего в группе Пинеля, на Маннхайма - хирурга в лепрозории на острове.

   Я вчитываюсь в дневник, шевеля губами от напряжения.

   То, что описывает Деламбер, не укладывается в голове. Я не знаток, но, похоже, Пинель далеко опередил теорию и практику медицины тех времен. Рисунки Деламбера выполнены существенно лучше, чем текст. Мыши, кошки, собаки, овцы - и даже люди - с разверстыми спинами и черепами выглядят очень натурально; детали строения спинного мозга и устройства черепов млекопитающих выписаны с любовью и тщанием. Бутерброд Тийса тяжело булькает у меня в животе, просясь наружу, но я мужественно продолжаю чтение.

   Кажется, я нашел...

   "Марта 30-го 1814 г.р.Х.

   Сегодня - решающий день. Все очень возбуждены. Fuongo N8, тщательно очищенный и промытый Кресси с помощью пало-пало, готов к работе. Мастер Филипп волнуется не меньше нас, но скрывает это под напускным весельем и нарочитой уверенностью. Наш успех на мышах, овцах и других... (непонятное слово) ...был очень обнадеживающим, но только сейчас, впервые после переезда, мастер Филипп решился на операцию на кадавре-мертвеце... Беднягу звали "Ово", потому что проказа полностью лишила его волос на голове; у него также отпали уши и нос, что в сочетании с гладким черепом и привело к возникновению прозвища.

   Он умер два часа тому назад. Жара и влажный воздух Карибов заставляют нас торопиться. Контакт с тканями прокаженного даже после его смерти нежелателен, поэтому мы все одеты в робы (следует рисунок - нечто, очень похожее на ку-клукс-клановца в полной экипировке...). Негодяй Кресси подлизывается к мастеру..."

   Я пропускаю несколько абзацев, наполненных жалобами Деламбера на Кресси.

   "...когда мы переносили Ово к Fuongo, кто-то вспомнил изречение о Магомете и горе - все от души рассмеялись, и мы чуть было не уронили простыню с телом... Напряжение сразу спало. Следующие двенадцать часов мы провели в операционной. Было невыносимо жарко; четверо рабов непрерывно работали опахалами над операционными столами, но это почти не помогало. Наши костюмы пропитывались потом в мгновение ока - их приходилось менять через каждые пару часов; пальцы в нитяных перчатках скользили по металлу скальпелей...

   Тем не менее, работа спорилась. Пока Кресси, Жюль, мастер Филипп и я препарировали Ово, Маннхайм готовил Fuongo - он один владел скальпелем в совершенстве, волшебник из Антверпена, гордость Академии..."

   Снова пропускаю пару абзацев, на этот раз о Маннхайме и его неутолимой жадности.

   "...я и Кресси выносили основные тяготы подготовки Ово к пересадке - мастер Филипп как хирург наверняка не снискал бы себе славы... Мы методично рассекали мягкие ткани, хрящи и кости позвоночника бедняги Ово.

   Наши ранние попытки предохранить удаленный мозг от разложения в рассоле пало-пало не были успешны до тех пор, пока мы не стали оставлять вместе с ним и нервные окончания из трубки спинного мозга... Их надо было отсекать перед самой пересадкой. Маннхайм удалял умерший мозг со спинными нервами из акцептора, затем ювелирно пересаживал Fuongo, донорский мозг, в разверстую черепную коробку... (несколько слов подряд были стерты)... подклеивал к периферийным... (непонятное слово)... Чудо случалось позже - экстракт пало-пало исправно приживлял нервы к новому мозгу, не всегда полностью, не всегда к тем же окончаниям... Но в подавляющем большинстве опытов мыши, собаки и овцы после некоторого восстановительного периода (обычно несколько недель, причем для более примитивных организмов этот срок был короче) оказывались способными к самостоятельному существованию... Пало-пало - настоящее чудо...

   ...Прошло не менее пяти часов, пока мы подготовили Ово. Он стал похож на огромную безобразную жабу, распятую на столе: кожный покров, мышцы спины, сухожилия были растянуты и закреплены зажимами на специальной раме - изобретении Жюля, которым он безмерно гордился. Пока Маннхайм препарировал Fuongo, мы вышли на свежий воздух, шатаясь от усталости. Этот, восьмой по счету, Fuongo был лучшим оставшимся в нашем распоряжении, после того, как второй, четвертый и седьмой разбились при погрузке на корабль в Марселе...

   Маннхайм не сомневался в успехе. Его уверенность передавалась и нам; мастер Филипп также излучал оптимизм, ему казалось, что самое трудное уже позади. Когда мы вернулись в операционную, Маннхайм завершал подготовку мозга Fuongo. Мы с благоговением наблюдали за тем, как он переместил мозг в череп Ово - он не доверял это никому, даже мастеру... Все, что оставалось сделать после этого - прикрепить корешки спинномозговых нервов к новому "хозяину" с помощью агарозного клея и обработать крепления экстрактом пало-пало...

   ...Солнце уже почти село, когда мы наконец закрепили последний шов. Тучи на горизонте не предвещали спокойной ночи. Мы не чувствовали своих ног; я устал настолько, что не смог есть и сразу ушел к себе в комнату, где рухнул на кровать и без промедления уснул. Мастер Филипп и Кресси остались у стола с Ово - время до утра было критическим в процессе восстановления его жизненных функций... В последующие два-три часа сердце, легкие, печень, и все остальные органы, получающие команды от нового, здорового мозга, должны были начать функционировать - по крайней мере, так предсказывал мастер...

   Я проснулся в темноте от страшного раската грома. Комната освещалась неверными сполохами молний; часы показывали пол-четвертого ночи. Я наспех оделся и пошел в операционную. Дверь в нее была открыта. Еще на пороге я понял, что что-то было не так: мастер Филипп, рыча от ярости, метался по комнате и проклинал всех и вся... Его гнев был столь ужасен, что я не отважился войти, но застыл на пороге. Деламбера в операционной не было. Ово неподвижно лежал на столе; в его недвижимости было нечто безысходное. Мне стало не по себе - даже если первый наш опыт не удался, и Ово не оживет, неужели мастер и Маннхайм поставят крест на этой несомненно великой идее?

   Мастер подбежал к Ово и стал... (непонятное слово)... его, делая массаж сердца, потом поднес раструб кожаных мехов к его губам... Но я уже осознал тщетность его действий. Едва я решил было войти в комнату и уговорить его оставить попытки, как он взревел подобно дикому быку и, подняв край стола, с силой подтащил его к распахнутому окну операционной. Труп прокаженного - а в том, что теперь был действительно труп, я уже не сомневался... - вылетел в окно, соскользнув со стола.