Впрочем, подъем оказался легче, чем можно было ожидать. Сам склон выше и шире первого, зато есть уступы и больше растительности.

Он карабкался полтора часа под немигающими взглядами звезд, как прежде крыс, и в процессе подъема он потерял свою Долорес, уже не мог мысленно ее увидеть, рассмотреть ее лицо, или руки, или большой рот. Впервые после смерти она по-настоящему покинула его. Конечно, это результат физического истощения и голода и недосыпа, и тем не менее. Она покинула его, так что под этим лунным светом он взбирался без нее.

Но по крайней мере он слышал ее голос, звучавший в мозгу и говоривший ему:

«Давай, Тедди. Давай. Живи дальше».

Неужели наступил этот момент? После двух лет блуждания под водой и посматривания на пистолет, лежащий на столике, в темноте гостиной, под пение Томми Дорси или Дюка Эллингтона, и абсолютной уверенности, что он не в силах сделать хотя бы один шаг в сторону этой сучьей жизни, и такой тоски по ней, что однажды, скрежетнув зубами, он сломал кончик резца, — неужели после всего этого действительно наступил момент, когда он позволил ей уйти?

«Ты не привиделась мне, Долорес. Я точно знаю. Но в данную минуту кажется, что привиделась».

«Давно пора, Тедди. Давно пора. Отпусти меня».

«Да?»

«Да, детка».

«Я попробую. О'кей?»

«О'кей».

Тедди уже отчетливо видел оранжевые сполохи. Он явственно, пусть еще слабо, ощущал тепловую волну. Положив руку на каменный выступ над головой, он посмотрел на оранжевые блики, пляшущие на кисти, затем подтянулся и положил локти на выступ. Стали видны отсветы на отвесных стенах. Он встал во весь рост и чуть не уперся темечком в свод пещеры, который уходил, загибаясь вправо. Тедди двинулся в эту сторону и через секунду увидел источник света — костерок из сложенных веток, лежащих в углублении в каменном полу. У костра стояла длинноволосая женщина, держа руки за спиной.

— Кто вы? — спросила она.

— Тедди Дэниелс.

Женщина была в казенной одежде пациентки больницы: светло-розовая полотняная курточка, брючки на завязках и тапочки.

— Это ваше имя. А профессия?

— Я коп.

Она склонила набок голову, и он разглядел отдельные седые волосы.

— Вы судебный пристав.

Тедди кивнул.

— Вы не могли бы вытащить руки из-за спины? — попросил он.

— Зачем?

— Хочу посмотреть, что вы там держите.

— Зачем?

— Хочу знать, что мне угрожает.

Она едва заметно улыбнулась:

— Я думаю, вы в своем праве.

— Я рад, что вы так думаете.

Она вытащила из-за спины руки, в которых обнаружился хирургический скальпель.

— Я его подержу, если вы не против.

Он поднял вверх ладони, словно сдаваясь.

— Нет возражений.

— Вы знаете, кто я?

— Пациентка «Эшклифа».

Еще один наклон головы, сопровождаемый касанием больничной одежды.

— Надо же. Интересно, что меня выдало?

— Ладно, ладно. Уели.

— Что, все федеральные приставы такие проницательные?

— Я давно ничего ел, — сказал Тедди. — Туговато соображаю.

— А спали как?

— Простите?

— С тех пор как вы на острове, как вам спится?

— Не очень, если это вам о чем-то говорит.

— Еще бы.

Она подтянула брючки и, усевшись на пол, пригласила его жестом сделать то же самое.

Тедди сел и всмотрелся в ее лицо.

— Вы Рейчел Соландо, — произнес он. — Настоящая.

Она молча повела плечами.

— Вы убили своих детей? — спросил он.

Она подтолкнула скальпелем ветку.

— У меня никогда не было детей.

— Нет?

— Нет. И замужем я не была. Зато, вы удивитесь, я была здесь больше чем пациент.

— Как можно быть больше чем пациентом?

Она подтолкнула толстую корягу, и та с хрустом осела, отчего над костром поднялся сноп искр, но они погасли, не долетев до свода пещеры.

— Я была членом медперсонала, — сказала она. — Сразу после войны.

— Вы были медсестрой?

Она поглядела на него сквозь костер.

— Я была врачом, пристав. Первая женщина-врач в госпитале «Драммонд» в Делавэре. Первая женщина-врач в «Эшклифе». Перед вами, сэр, настоящий первопроходец.

Или бредящая душевнобольная, подумал Тедди.

Он поймал на себе ее взгляд, в котором сквозили доброта и усталость и понимание.

— Вы думаете, что я сумасшедшая, — сказала она.

— Нет.

— Что еще можно думать о женщине, прячущейся в пещере?

— Я подумал, что на это, вероятно, есть причина.

Она грустно улыбнулась и покачала головой:

— Я не сумасшедшая. Нет. Хотя разве сумасшедший скажет что-нибудь другое? Вот вам кафкианство в чистом виде. Если ты не сумасшедший, но тебя объявили таковым, то все твои протесты только укрепят их в этом мнении. Понимаете, о чем я?

— Ну, в общем…

— Представьте это в виде силлогизма. Теза: «Сумасшедшие отрицают, что они сумасшедшие». Следите за логикой?

— Да, — сказал Тедди.

— Антитеза: «Боб отрицает, что он сумасшедший». И синтез: «Следовательно, Боб сумасшедший». — Она положила скальпель на землю рядом с собой и поворошила костер палкой. — Если тебя все считают сумасшедшей, то любые твои действия, которые в других обстоятельствах сработали бы в твою пользу, в реальности укладываются в рамки действий безумца. Твои разумные протесты квалифицируются как отрицание очевидного. Твои обоснованные страхи рассматривают как паранойю. Твой инстинкт выживания награждается ярлыком защитный механизм. Ситуация заведомо проигрышная. По сути, это смертный приговор. Однажды сюда попав, ты остаешься здесь навсегда. Из корпуса С назад ходу нет. Никому. Нет, кто-то, конечно, вышел, не спорю, но только после хирургического вмешательства. Операции на мозге. Вжик — скальпелем в глаз. Самое настоящее варварство, в голове не укладывается, о чем я им прямо говорила. Я с ними боролась. Я писала письма. Они могли меня просто убрать, правильно? Уволить или освободить от занимаемой должности, чтобы я, например, преподавала или даже занималась лечебной практикой в каком-нибудь другом штате, но их это не устраивало. Они не могли допустить, чтобы я уехала, исключено. Нет, нет и нет.

Во время своего монолога она все больше и больше отдавалась эмоциям, при этом тыча палкой в костер и обращаясь не столько к Тедди, сколько к собственным коленям.

— Вы правда были доктором? — спросил Тедди.

— Да, правда. — Она подняла на него взгляд. — Собственно, была и есть. Я работала здесь вместе с другими врачами. А потом я начала задавать вопросы о крупных партиях барбитурата и опиумных галлюциногенов. Стала недоумевать — к сожалению, вслух — по поводу хирургических операций, носящих экспериментальный, мягко говоря, характер.

— Чем они здесь занимаются?

Она сморщила губы и одновременно скривила рот в подобии улыбки.

— А вы не догадываетесь?

— Я знаю, что они нарушают Нюрнбергский кодекс.

— Нарушают? Они вытерли об него ноги.

— Я знаю, что здесь применяют радикальные методы лечения.

— Радикальные — да. Лечения — нет. Здесь, пристав, никого не лечат. Вам известно, кто финансирует эту больницу?

Тедди кивнул:

— КРАД.

— И всякие «левые» фонды, — добавила она. — Денежки сюда текут рекой. А теперь задайте себе вопрос: откуда в теле возникает боль?

— Зависит от того, какое место поранено.

— Нет. — Она категорически покачала головой. — Плоть тут ни при чем. Мозг посылает сигналы через нервную систему. Мозг контролирует боль. Он контролирует страх. Сон. Сочувствие. Голод. Все, что мы ассоциируем с сердцем или душой или нервной системой, на самом деле контролируется мозгом. Абсолютно все.

— О'кей…

Ее глаза блестели в отсветах костра.

— А если установить над ним контроль?

— Над мозгом?

Она кивнула.

— Создать человека, которому не нужен сон, который не испытывает боли. Любви. Симпатии. Человека, которого бесполезно допрашивать, потому что вся информация в его мозгу стерта. — Она поворошила горящие ветки и снова подняла на него глаза. — Пристав, здесь создают роботов. Чтобы они возвращались в большой мир и выполняли работу как роботы.