Кэти прижалась к стене, не желая привлекать внимание к своему затруднительному положению в присутствии незнакомого человека, но очередной болезненный приступ выдавил из нее негромкий стон.

Джон небрежно повернул голову в сторону лестницы и ошеломленно застыл, увидев скорчившуюся у перил Кэти.

— Боже! — выдохнул он, кидаясь к ней. Она почувствовала, как его сильные руки обвивают ее с почти женской нежностью. Кэти откинула голову назад, пытаясь ему улыбнуться.

— Это… это ребенок, — прошептала она в промежутке между жестокими спазмами.

Джон кивнул; его лицо, несмотря на загар, было бледным.

— Сейчас я тебя подниму, — очень серьезно сказал он. — Тебе даже не придется держать меня за шею. Просто расслабься. Все будет в порядке.

Он взял ее на руки и быстро отнес назад в спальню. С беспредельной нежностью он уложил ее на постель и шагнул к распахнутой двери.

— Марта!!! — заревел он так, что дом сотрясся до самых стропил.

Родовые схватки продолжались почти целые сутки. С приближением ночи Марта поняла, что роды могут быть очень трудными, и послала вниз негритенка передать Джону, чтобы он пригласил в Вудхэм врача, хотя, согласно обычаям того времени, роды должны были принимать только женщины, живущие в доме будущей матери. Это послание запоздало. Джон, бледный и трясущийся, уже давно отправил нарочного за врачом.

Из-за дверей спальни доносились тихие стоны Кэти, перемежаемые отчаянными воплями, когда ей становилось особенно невмоготу. Джон мучился, покрываясь холодной испариной, и Петершэму вместе с одним из новых слуг приходилось силой оттаскивать его от лестницы, когда он порывался взбежать наверх и ворваться в комнату, где страдала его жена.

Старый доктор Сэндерсон прибыл в Вудхэм спустя три часа после того, как за ним послали гонца. Разъяренный Джон налетел на него с кулаками, хрипло интересуясь причиной такой задержки. В ответ доктор налил ему стакан чистого виски и коротко посоветовал посидеть где-нибудь в сторонке. Тряся седой головой, он начал взбираться по лестнице, вполголоса бормоча, что он предпочел бы разрешить от бремени десять рожениц, чем иметь дело с одним нетерпеливым отцом.

К вящей досаде Джона — и невыразимому ужасу Петершэма — выпитое виски не оказало на него ровно никакого действия. Джон опустошал один стакан за другим, но забвение упорно избегало его. Вскоре крики роженицы достигли такой надрывной ноты, что он стал уверен: его жена умирает. Проклиная свое бессилие, Джон, словно тигр, загнанный в клетку, мерил шагами коридор в непосредственной близости от спальни.

И весь последующий день Джон упорно отказывался хоть на минуту отойти от двери, за которой страдала Кэти. Он совсем не

спал и отверг предложенную ему пищу. Петершэм только качал головой: подумать только, виски, выпитого капитаном, было достаточно, чтобы свалить с ног лошадь, но хмель его не одолел. Старик умолял Джона полежать на диване в своем кабинете или хотя бы выйти во двор подышать свежим воздухом, но Джон оставался глух ко всем благоразумным советам. Он продолжал метаться по коридору, прихлебывая виски из горлышка, и останавливался лишь затем, чтобы открутить пробку у очередной бутылки. Каждый раз, слыша малейший звук из-за дверей спальни, он вздрагивал, а когда Кэти кричала, он становился бледным как смерть. Марта, которая периодически выскакивала из комнаты, чтобы принести воды или полотенца для доктора Сэндерсона, была потрясена состоянием Джона и, как могла, старалась его подбодрить. «Право же, — жалостливо думала она, — бедняга страдает не меньше самой миссис Кэти».

К сумеркам крики Кэти выросли в пронзительное крещендо. Джон больше не мог томиться ожиданием в коридоре. В безумном порыве он распахнул дверь и тут же, окаменев, прирос к порогу, все еще держась пальцами за дверную ручку. Доктор Сэндерсон держал за ножки крохотного, красного младенца и на глазах у Джона отвесил увесистый шлепок по его миниатюрным ягодицам. Ребенок истошно заорал, и тогда доктор Сэндерсон, засмеявшись, передал его Марте, которая улыбалась сквозь крупные капли слез, сползавшие по ее пухлым щекам. Колени Джона подогнулись от облегчения. Наконец-то все кончилось!

— Кэти? — хрипло спросил он.

Марта и доктор Сэндерсон, не слышавшие, как он вошел в комнату, повернули к нему удивленные лица. Удивление на их физиономиях сменилось неодобрением, но в конце концов доктор расплылся в улыбке.

— Успокойтесь, капитан, — сказал он. — Судя по всему, миссис Хейл сейчас в лучшей форме, чем вы.

— У вас родился сын, мастер Джон! — радостно воскликнула Марта, выставляя закутанного в одеяло младенца на обозрение Джону. Он рассеянно взглянул на маленький живой комочек, смутно отметив его красное сморщенное личико и черные волосики. Оторвавшись от запеленутого ребенка, его взгляд жадно остановился на матери среди смятых простыней.

— Подождите, мы ее обмоем, мастер Джон, — мягко посоветовала Марта.

— Я хочу поговорить с ней сейчас, — упрямо заявил Джон.

Доктор кивнул, и Марта послушно отошла к стенке.

— Кэти? — осипшим голосом произнес Джон, подойдя к кровати. В лице Кэти не было ни кровинки, и Джон на один ужасный миг испугался, что она умерла, пока внимание доктора и Марты было сосредоточено на ребенке. Однако ее ресницы, трепеща, приподнялись, и она слабо улыбнулась, увидев, кто именно застыл у изголовья ее постели.

— Джон, — пробормотала она, устало глядя на него. — Получилось, Джон.

Он взял ее руку и поднес к своим губам.

— Благодарю тебя за сына, моя любовь, — сипло прошептал он, и в его словах, хотел он этого или нет, проскользнула неподдельная нежность.

Сапфировые глаза Кэти засветились теплым блеском. С тех пор как солдаты захватили Л ас-Пальмас, он впервые обратился к ней подобным образом. Она отчаянно хотела услышать это еще и еще. Джон выглядел ужасно: его глаза налились кровью, лицо заросло щетиной, волосы были растрепаны. Кэти с удовлетворением поняла, что он за нее волновался. Волновался безумно — такой у него был вид. Она набрала в грудь воздуха, чтобы ответить, ободрить его, сказать самые ласковые слова, однако при этом ей в ноздри ударил сильный запах перегара.

— От тебя пахнет виски, — еле ворочая языком, сказала она и, сомкнув ресницы, уснула.

Джон расплылся в глуповатой улыбке и запечатлел еще один пылкий поцелуй на ее руке, прежде чем бережно положить ее поверх одеяла. Все еще улыбаясь, он на нетвердых ногах прошествовал в холл, там его колени подогнулись, и он словно сноп рухнул на пол. Когда к нему подошел доктор Сэндерсон, Джон уже громко храпел. Доктор покачал головой, протер стеклышки пенсне и позвал Петершэма, чтобы тот отнес капитана в спальню. Выпитое виски хотя и с опозданием, но возымело действие.

Джон проспал мертвецким сном остаток всей ночи и добрую половину следующего дня. Наконец он очнулся, разбуженный пронзительными детскими криками, которые как иголки проникли сквозь алкогольный туман, заволакивающий его голову. Озадаченно нахмурившись, он покрутил головой и потянулся за кувшином с водой, чтобы смочить пересохшее горло. Что делает в Вудхэме этот ребенок? Затем он все вспомнил. Это кричал его сын! Дьявол, почему за ним никто не присмотрит?! Застонав, он с трудом поднялся и, коекак пригладив торчащие дыбом волосы, выбрался из комнаты в коридор. Ему показалось, что крик исходил из спальни Кэти, и Джон приблизился к ней в очень воинственном настроении. Внезапно дверь распахнулась перед самым, его носом. Растерянно моргая, Марта обвела взглядом его взъерошенную фигуру.

— Доброе утро, вернее, добрый день, капитан, — чинно произнесла старушка, справившись со своим замешательством. Она постаралась протиснуться мимо Джона, чье могучее тело полностью перегораживало дверной проем. — Простите, капитан… — И Марта устремилась вниз по лестнице.

Тяжело привалившись к косяку, чтобы восстановить силы, Джон понял, что крики новорожденного утихли. Он попытался сфокусировать свой мутный взгляд и стал озираться по сторонам, наткнувшись наконец на маленькую фигурку, свернувшуюся в глубине просторной постели. Кэти! Джон упивался этим очаровательным зрелищем. Золотистые волосы были опрятно расчесаны и уложены в тугой узел на ее макушке, откуда к вискам спускались кокетливые завитки. Ее глаза отливали чистой безмятежной голубизной, словно два озера летним днем. На щеках Кэти играл стыдливый румянец, а ее губы были сложены застенчивым бантиком. Джон опустил глаза ниже и тогда обнаружил причину такой стыдливости. Его новорожденный сын, крошечный и сморщенный, как печеное яблоко, приник к ее обнаженной груди и шумно всасывал в себя молоко. Увидев, куда направлен взгляд Джона, Кэти зарумянилась еще больше, однако она обратилась к нему с теплым радушием.