Лев Иванович хихикнул, достал из кармана лист бу­маги и карандашом написал:

Потом победоносно посмотрел на встревоженного врага, снова хихикнул и протянул ему бумагу.

– Если коллега Ладья хочет узнать, – деликатнейшим тоном сказал он, – как зовут древнюю корову четыр­надцатого века, пусть он прочтет это слово на-о-бо-рот!

– Глюк-оза! – ошеломленно прочитал Зайчик. – Глюкоза!

Игорь Тарасович от неожиданности икнул.

– Где эти жулики? – заорал он. – Ловите их! Вот они ползут!

Машенька поспешно отвернулась, закашлялся Ан­тон и тихо застонал Борис. Потом все смолкли, но вдруг Ксения Авдеевна взвизгнула, и начался цирк. Игорь Тарасович некоторое время держался, но затем слегка хрюкнул, положил на стол трубку и схватился за живот.

– Шифрованная корова! – надрывался Лев Ивано­вич. – Держите меня, я сейчас разойдусь по швам!

Первым пришел в себя Зайчик. Он погрозил кула­ком Юрику и Шурику, которые успели вскарабкаться на верхушку своей сосны, взял крышку бочки и стал пристально ее рассматривать. Зайчик вертел крышку, сдувал с нее пыль и вдруг, схватив нож, начал зачищать угол. Мы столпились вокруг и затаив дыхание смотре­ли на эти манипуляции.

– Прекрати! – Игорь Тарасович взвился над сто­лом. – Ты испортишь уникальную вещь!

Зайчик отмахнулся и продолжал скрести крышку ножом. Он снял слой смолы, и…

– Ой, – сказал Игорь Тарасович.

Мы полезли под стол. На крышке древней бочки двенадцатого века стоял штамп: «Астраханский рыбкомбинат».

Наутро, сгибаясь под тяжестью пожитков, явился Ра­ков.

– Вот я и вернулся! – с наигранной бодростью со общил блудный директор. – Я еще, между прочим, не завтракал.

Мы переглянулись и молча продолжали пить чай.

Раков сел за стол и потянулся к сковороде, на кото­рой еще оставалась жареная картошка. Борис молча отодвинул сковороду подальше в сторону. Раков расте­рянно заморгал рыжими ресницами.

– Работать будете? – замораживающим голосом спросил Борис.

– Я приехал сюда отдыхать и лечиться, – захныкал отшельник. – У меня есть справки!

Борис вздохнул с видимым облегчением.

– Зайчик, помоги гражданину отнести чемоданы обратно, – попросил он.

– Не хочу обратно, не хочу быть один, как волк, – затараторил Раков. – Я ошибался, я буду работать!

– Ошибка одинокого бизона, – вполголоса сказал Антон. – Трагедия одиночества, ночные кошмары. Я по­нимаю драму этого человека.

– Что ж, посмотрим, – с нескрываемым разочаро­ванием проговорил Борис. – Учтите, берем на поруки условно. При малейшем отклонении от устава комму­ны, – Борис сделал выразительный жест, – фьють!

– А выходные дни у нас есть, товарищ председа­тель? – заискивающе спросил Раков. – Я к тому, что завтра воскресенье.

– Завтра вы будете очищать территорию от мусора, – делая пометку в записной книжке, сообщил Борис.

– Это нарушение трудового законодательства! – зашумел Раков. – Я имею право на отдых! Какой-то паршивый козел замусорил территорию, а я за ним убирай! Буду жаловаться в высшие инстанции!

Борис обрадованно кивал.

– Правильно, бейте в хвост и гриву нас, бюрокра­тов! – поддержал он. – Зайчик, помоги гражданину отнести чемода…

– Я согласен! – быстро перестроился Раков. – Толь­ко потом дайте отгул.

Борис отправил блудного члена коммуны на кухню мыть посуду и огорченно сказал:

– Явился на нашу голову. Эх!

– Человек – стадное животное, – задумчиво по­сасывая трубочку, проговорил Игорь Тарасович. – Ему необходимо общение, обмен мыслями. Вне кол­лектива человек дичает. Раков, хотя и весьма прими­тивно, выразил эту мысль, уходя на кухню: «Даже в карты не с кем было сгонять!» История не знает такого случая, когда здоровый, нормальный человек обрекал бы себя на уединение, полное отрешение от жизни людей.

– Коллеге Ладье не лишним будет знать, – поче­сывая нос, заметил профессор, – что многие крупней­шие мыслители, деятели искусства охотно уединялись, уходили от мирской суеты, чтобы создавать свои вели­кие произведения!

Ладья спокойно принял вызов. Ласково поглажи­вая бородку, он ответил, что такие случаи ему извест­ны; но лично он, в отличие от коллеги Черемушкина, не решится ставить Ракова в один ряд с крупнейшими мыслителями человечества. Он, Ладья, полагает, что сходство Ракова и, скажем, Гегеля не столь велико, как это кажется доктору искусствоведения Черемушкину.

– Да, Раков, пожалуй, не Гегель, – поддержал Бо­рис. – Зря вы, Лев Иванович, так идеализируете наше­го тунеядца.

– Ты, Левушка, всегда уж очень увлекаешься, – с неудовольствием сказала подошедшая Ксения Авдеевна. – Не успел как следует узнать человека, а уже сравниваешь его с Гегелем. Лучше бы ты музыкой за­нимался.

Профессор в полной растерянности развел руками.

– Я, конечно, не очень разбираюсь в философии, – вступил в беседу Зайчик, – но вы, Лев Иванович, по-моему, переборщили. Раков – это не Гегель, точно говорю.

– Не слушайте их, Лев Иванович. – Антон сурово обвел взором насмешников. – Раков – это самый на­стоящий Гегель!

Профессор в бешенстве сплюнул и удалился под сдержанный смех аудитории.

Разошлись и мы «по своим цехам», как говорил Борис. Нам с Антоном сегодня достались дрова, и это обстоятельство с самого пробуждения не давало мне покоя. Я всю жизнь прожил в доме с паровым ото­плением, и пила с топором были покрыты в моем воображении дымкой романтики. Вся надежда была на Антона, который не раз с гордостью подчеркивал, что он «нарубил дров на своем веку». Правда, здесь, на острове, Антон всячески уклонялся от раз­говоров на эту тему, а сегодня был как-то особенно молчалив и задумчив. Но я объяснял это тактично­стью моего друга, нежеланием подчеркивать свои преимущества.

Потапыч вручил нам инструменты и показал, какие деревья нужно повалить. Оказывается, мы делали боль­шое и важное дело: уничтожали сухостой, обеспечивая деревьям санитарные нормы жилплощади. Чтобы мы случайно не срубили здоровое дерево, Потапыч сделал на сухостое зарубки и удалился.

Антон подошел к отмеченной сосне и осторожно ее погладил.

– Высокая, – сообщил он. – Метров пять будет.

Я согласился.

– Даже пилить жалко, – сказал Антон. – Верно?

Я промолчал.

– Но пилить надо! – мрачно размышлял Антон. – А? Как ты думаешь?

Я пожал плечами.

– С другой стороны, – продолжал разглагольство­вать Антон, прохаживаясь вокруг дерева, – топить можно и валежником. Просто не понимаю, зачем пре­вращать в дым сосну.

– Хорошо, – согласился я, беря в руки пилу. – Пойдем и скажем Борису, что мы отказываемся заго­товлять дрова.

– Ну, ну! – остановил меня Антон. – Так уж и от­казываемся…

– Тогда давай пилить, – теряя терпение, предло­жил я. – Тем более что тебе приятно будет увеличить количество дров, которых ты немало нарубил на своем веку!

– Бери пилу! – свирепо воскликнул Антон. – Ну! Ставь ее сюда и толкай на меня!

– Почему на тебя? Я слышал, что каждый должен тянуть пилу к себе.

Антон поднял меня на смех. Он доказал, как дважды два, что если каждый будет тянуть к себе, то получится физическое равновесие сил и пила, следо­вательно, останется на месте. Мы принялись за работу. Но пила, под которую была подведена столь солидная научная база, проявила полную теоретическую безгра­мотность: она не хотела пилить. Она блеяла, изгиба­лась, вырывалась из рук и на каждый толчок отвечала противным визгом. Наконец путем смелого экспери­мента нами была обнаружена истина: пилу нужно тя­нуть на себя, но по очереди.

Работа пошла. Сосна была толщиной сантиметров двадцать, но через какой-нибудь час мы допилили чуть ли не до середины. Возможно, нам удалось бы добить­ся большего, но пила то и дело выскальзывала из раз­реза, и мы заталкивали ее обратно, осыпая проклять­ями каждый квадратный сантиметр ее поверхности. Наконец она застряла намертво, словно присохла к де­реву. Антон все свалил на меня. Он долго шумел по по­воду того, что самое большее, на что способен такой партнер, как я, – это натирать в бане спину. Мы пре­рекались минут десять, пока Антону не пришла в голо­ву блестящая идея. Он встал на мои плечи и привязал к сосне веревку, которую нам дали для связывания дров. Потом под «раз, два, взяли!» мы рванули сосну на себя. Но дерево осталось на месте, хотя Антон при помощи интеграла вычислил, что оно неминуемо дол­жно рухнуть. Мое предположение, что это дерево не знакомо с высшей математикой, Антон оставил без внимания.