Две недели спустя Центр получил шифровку, пришедшую кружным путем. Наш представитель сообщал, что новых провалов нет, но положение сложное. Запасной передатчик хранился в комнате связного, и вывезти его не удалось; «пианист» сидит без дела, а собрать на месте новый «инструмент» не представляется возможным. В заключение шли обычные фразы о том, что товарищи спокойны и полны готовности выполнить долг, и я, читая их, почувствовал, как в сердце вонзается длинная острая спица. «Полны готовности...»

Чемоданчик из крокодиловой кожи да скромная персона. Багрянова, приложенная к нему, — это было все, чем Центр мог помочь товарищам в настоящее время.. По крайней мере, на первых порах.

И вот еще один провал. Седоусый. Или нет? Или, может быть, обошлось? Очень хочется верить, что все в порядке и Искра получила пароль от наших, а не из рук ДС.

...Цыпленок завозился у двери и вернул меня из прошлого в настоящее. Я надорвал бандероль на «Картеле», выудил сигарету. Петков присел в ногах, подтолкнул щелчком коробок со спичками.

— Все хорошо, Багрянов, — сказал он. — Но не пора ли заняться делом? Как чувствуете себя?

— Прилично.

— Тем лучше. Может быть, еще разок освежим вопрос о том, зачем, почему и с какой целью?

— Не понимаю, — сказал я, гася сигарету. — Какой толк тратить время на перепевы старой мелодии? Ничего нового я не прибавлю, и не потому, что не хочу, а просто где его взять, новое? Меня перебросили вслепую, дали пароль, часы рандеву и снабдили словесным портретом того, под чьим началом я должен был работать. Вы же профессионал, Петков, и понимаете, что в моем деле лишние знания — минус, а не плюс.

— Багрянов, — сказал Петков очень тихо и пригнулся ко мне. — А как быть с улицей Графа Игнатиева, Багрянов?

Конец? Левое веко дергалось, и мне никак не удавалось привести его в порядок. Петков ждал; спичечный коробок в его руке совершал прыжки и кульбиты, становился на ребро. Вид у Петкова был скучающий; он даже, не давал себе труда торжествовать, хотя имел на это основания.

— Что вы о ней знаете? — сказал я, стараясь, чтобы голос звучал достаточно спокойно.

— О конторе и вашей роли в ней — все.

В голосе Петкова не было издевки, даже простого упрека не было. Он говорил о моем поражении как о чем-то отвлеченном, не имеющем существенного значения. В принципе я ждал, что ДС когда-нибудь нащупает старую контору на улице Игнатиева, но не предполагал, что так быстро, — чиновникам Дирекции пришлось перевернуть тонны архивных бумаг, связанных с сотнями Багряновых.

— Поздравляю, — сказал я сухими губами. — Чистая работа.

— Нормальная, — сказал Петков и подбросил коробок, поймал, поставил на ребро. — Теперь вам будет легче перейти к правде, не так ли?

Я кивнул и облизнул губы. Они просто лопались от сухости.

— Надо написать? — сказал я.

— Пока расскажите. Не торопясь, по порядку.

...Два часа прошли на грани прострации. Очевидно, порой я терял нить рассказа, ибо Петков перебивал меня, возвращая на нужные круги. Семь кругов ада, доставшихся на мою долю. Пачка «Картела» опустела едва ли не на треть, а под потолком комнаты грозовыми тучами плавал слоистый черный дым.

— Любопытно, — сказал Петков, подводя итог. — Значит, контора использовалась как почтовый ящик? И вы всерьез хотите меня в этом убедить?

— Но это именно так!

— Ваш Центр столь расточителен, что способен ухлопать десятки тысяч для того, чтобы вы били баклуши, тратя два часа в неделю на игру в «дайте мне — я передам»? Басни, Багрянов!

Лицевые мускулы не слушались меня, и я догадывался, что Петкову нетрудно прочесть на моей физиономии одно-единственное, над всем превалирующее чувство — отчаяние.

— Как хотите, — сказал я устало. — Откровенно говоря, мне на все плевать. Доказательств у меня нет, и предложить мне нечего. Контора действительно служила почтовым ящиком; потом кто-то наверху счел, что расходы слишком велики, и меня отозвали.

— Кто выходил на связь?

— Всегда один и тот же. Толстенький, круглая лысина, голубые глаза. Письма приходили по почте; он являлся за ними каждый нечетный день недели и забирал. Допросите Марию, она работала у меня и может все подтвердить.

Петков выронил коробок; глаза его выцвели с быстротой картинки, попавшей в раствор кислоты.

— Багрянов! Я не склонен шутить. Да и вам не советую. Не прикидывайтесь, что не знаете ничего о вашей домоправительнице. Она умерла, Багрянов. Полгода назад. В селе Малково. Когда вас посылали сюда сейчас, ничего об этом не говорили?

— Клянусь, нет.

— Выходит, у вас не Центр, а благотворительное общество. Сначала тратят сотни тысяч для содержания простой «перевалки», а затем, отправляя человека, забывают предупредить, что единственный свидетель, способный повредить ему, почил и так далее. Быстро: кто приходил на связь?

— Я же говорил. Лысый, лет пятьдесят семь — шестьдесят. Короткий нос. Верхняя губа толще нижней.

Я морщил лоб, перечисляя точно известные мне приметы: Они принадлежали моему соседу по лестничной площадке — там, дома, и я не боялся сбиться.

— Кто резидент?

— Понятия не имею. Да клянусь же, это так!

— Хватит клятв! Сейчас мы прервемся до ночи, а затем поговорим еще. Освежите память, Багрянов, если хотите уцелеть.

— Я был исполнителем, не больше.

— Договорились: до ночи! И предупреждаю: упаси вас бог хоть намекнуть Искре, о чем мы тут беседовали. Можете лежать: пусть думает, что вам нездоровится.

Искра — последний шанс. Другого не будет. Я не вправе плохо думать о седоусом — он старый работник и скорее перережет вены, чем заговорит. Остается одно — верить и надеяться... Я лежал, натянув одеяло до подбородка, и никак не мог согреть ноги. Из соседней комнаты доносились голоса — Марко спорил с Цыпленком, чья очередь нести дежурство. Спор был мелкий и нудный и не кончился даже тогда, когда пришла Искра — вся в черном, быстрая и деловитая. Свидетелей не было, и я, отпустив долгий комплимент платью и выслушав вопрос о своем самочувствии, успел шепотом сказать о главном — рандеву и объявлении. Искра кивнула, достала блокнот. Сделала знак «пиши текст», громко — с расчетом на стражей — сообщив мне при этом, что отделение А хочет знать — с моей помощью, разумеется! — какие меры предосторожности принял Центр в связи с усилением в Болгарии полицейского режима. Слушай Петков за дверью наш диалог, он вряд ли что-нибудь заподозрил бы... И все же... И все же я отчаянно волновался, торопливо вписывая в блокнот текст, гласящий, что некий Лев Галкин будет рад получить весточки от соратников по Галлиполийскому лагерю и ждет ответа до востребования. Дописав, я волноваться не перестал. Скорее напротив — именно в этот миг мне стало страшно при мысли, чем я рискую, доверяя Искре единственную соломинку. Передай она объявление Петкову, а не в контору «Вечера» для публикации, — и Слави Багрянову ничего другого не останется, как сложить руки по швам и без бульканья и барахтанья тихонечко пойти ко дну.

Седоусый — провал — третья степень — пароль — Искра. Цепочка выпирала на первый план, вытесняя, казалось бы, другие версии. Дважды два... Школьный пример... Но в том-то все и дело, что в нашей работе чаще, чем хочется, присутствует известного рода алогизм, опровергающий школьные правила.

— Хорошо, я запомню, — сказала Искра и спрятала блокнот. — Документ нам нужен завтра, бай-Слави.

...Беспечное лицо отнюдь не свидетельство покоя. И классическая фраза о жребии не способна придать Слави Багрянову душевное равновесие. «Лев Галкин разыскивает...» Кто он такой, придуманный Центром Галкин? Белоэмигрант и, следовательно, сукин сын. Поможет ли он, бестелесный, Слави Николову Багрянову — очень симпатичному мне человеку? Объявление появится в «Вечере» послезавтра. В любом, пожалуй, случае. Если допустить худшее и признать, что за Искрой стоит не представитель Центра, а ДС, то и тогда Лев Галкин получит возможность, воззвать к соратникам. Петков, насколько я его изучил, не из робких и пойдет до конца, ва-банк.