Лоб, могучая грудь и бока коня у эмира был накрыты кольчугой из серебряных колец. А между ушами коня сидел маленький белоснежный кобчик, которого по древнему степному обряду испытывали таким образом как «птицу счастья». Если кобчик при первой схватке с врагами не улетит со страха, то батыр вернется с победой. Если же улетит, то не надо ввязываться в сражение, потому что оно может оказаться роковым. Ислам не признавал все эти приметы, но потомки степных вождей еще помнили и соблюдали уважение к древним шаманским обрядам.
Как только эмир поравнялся с передовой линией своих войск снова загремели, загрохотали бесчисленные барабаны, заревели карнаи, запищали, заулюлюкали зурны. Мурашки побежали по телу у многих защитников крепости, а кое-кто схватился за луки. Между тем, сделав плавный поворот, свита поскакала за эмиром вдоль крепостных стен. Ни один из тысячи всадников сопровождения не качнул саблей и не повернул головы. Со страшной неудержимостью скакали они по замкнутому кругу, не приближаясь и не отдаляясь ни на шаг от стены. Один лишь Абдуллах, поворачивая голову, величавым кивком приветствовал знакомых и наиболее знатных батыров и военачальников своего войска…
— Велик святейший эмир — опора веры!
— Пусть приумножится твоя сила, великий багадур!
— Слава тебе, грозный Абдуллах-хан!
Это кричали ему специально выделенные люди из войска, и крик их тысячеголосо подхватывали воины. Зеленое знамя пророка плыло за ним, а белый кобчик сидел между ушами коня не шелохнувшись, будто привязанный за лапки.
— Кобчик не взлетает… — взволнованно заговорил на стене хаким Мухаммед-султан. — Это предвещает нам горе!
— А ну-ка посмотрим, что предвещает вот эта стрела проклятому эмиру!
Так сказал Кияк, снимая со спины свой знаменитый лук.
— Не смей стрелять!
Хаким сам не понял, как мог выкрикнуть такое на стене, где стояло столько защитников крепости, и поправился:
— Если мы прольем кровь самого блюстителя веры, то они вырежут нас всех до единого!
— Я подчиняюсь тебе, хаким — спокойно сказал Кияк-батыр. — Но пусть эта птица споет ему о его несчастье!
С этими словами батыр молниеносно натянул лук и выпустил свою страшную стрелу. Наконечник ее был шириной с лопатку ягненка и отточен как острие бритвы. Белый кобчик так и остался сидеть на лошадиной челке, но уже без головы. Яркая птичья кровь брызнула в лицо эмиру, и он захохотал на всю степь:
— Замечательный стрелок… Но это не в счет. Кобчика убили, но сам он не улетел. Дайте другого!
Ускакавший прислужник через несколько минут вернулся с другой такой же птицей, и эмир поскакал дальше. Улыбка не сходила с его губ, а в глазах отражалось туркестанское солнце.
Так и не слетела птица счастья с коня эмира Абдуллаха. Сделав круг возле крепости, он вернулся обратно к своему шатру.
На следующее утро все повторилось. Снова по кругу ехал сам эмир на том же снежно-белом коне. Белый кобчик сидел не шелохнувшись между ушей коня. Правда, прослышав о присоединившихся к защитникам города казахских стрелках-батырах, Абдуллах держался теперь на почтительном расстоянии от крепостных бойниц.
Все на этот раз произошло иначе. Едва эмир повернул коня и двинулся вдоль стены, как кобчик стремительно взлетел ввысь. Постояв в воздухе, «птица счастья» вдруг стремительно понеслась к Саурану. Потанцевав в небе над одной из башен, белый кобчик вернулся и начал кружить над эмиром, словно намереваясь сесть обратно на свое место. Это тоже было бы неплохим предзнаменованием. Но суетливая птица опять полетела к крепости. На полдороге она опустилась и села на куст колючки.
— Поймать! — приказал эмир.
Один из лашкаров охраны тут же устремился за кобчиком. Подскакав, он взял его на руки. Войско облегченно вздохнуло.
Эх, птичку жаль, а не грабителя-лашкара! — раздался чей-то веселый голос.
Свистнула стрела, и белый кобчик вместе с лашкаром оказались пришпиленными к земле. Все ахнули. Стрелял Кияк-батыр, стоявший на башне рядом с хакимом города. Эмир Абдуллах повернул коня и поскакал к своему шатру.
— Белый кобчик упал ближе к городу, чем к эмиру! — сказал Абдысаттар-султан и подозрительно посмотрел на батыра. — Ты не скажешь нам, веселый батыр, почему это кобчик вдруг сорвался с холки эмирова коня?
Кияк-батыр сложил губы листиком и тихонько свистнул. Таким способом мальчишки-казахи в степи подманивали птиц.
Хаким улыбнулся в свои пышные усы:
— Ладно, людям нечего знать о твоем умении. Они верят в свое счастье, и это хорошо!
Потянулись долгие дни осады. Время от времени наиболее отважные из осаждающих переплывали ночью ров и забрасывали на зубцы стен арканы. Они бесшумно взбирались наверх, а потом их обезглавленные тела падали в воду и плыли, страшные, раздувшиеся служа уроком другим. Днем и ночью несли караульную службу батыры, не давая застать себя врасплох.
Абдуллах отправил к осажденным своего лучшего златоуста Кульбабу-кокильташа с письмом: «Не тратьте напрасно силы на сопротивление. Я все равно одолею вас, ибо со мной Бог. Не заставляйте меня наполнять крепостной ров вашей кровью. Принесите повинную, и я прощу вам все грехи во имя Аллаха милостивого, справедливого!..» Кульбаба-кокильташ целый день расточал богатства своего красноречия перед вождями Саурана, но они только смеялись в ответ: «О добром мире не говорят, приведя пятьдесят тысяч нукеров к дому соседа!»
А тут опять взбунтовался выданный без боя его хакимом врагу Сайрам и отказался подвозить продовольствие ханскому войску. Туда, в Сайрам, набилось за это время множество черни, бежавшей от погрома, учиненного эмиром при взятии других сырдарьинских городов. Уцелевшие или бежавшие из невольничьих караванов джигиты полны были ярости и жаждали мщения. Хаким Сайрама Мухаммед-султан хоть и дрожал перед эмиром, но ничего не мог с ними поделать. Власть в городе была по существу у них в руках.
Когда Абдуллах-хан появлялся перед своим войском, то казалось, что он ни на кого не смотрит. Не поворачивая головы, скакал он впереди своих телохранителей, и никого не подпускали к нему ближе, чем на двести шагов. На самом же деле эмир все прекрасно видел и понимал. Войско устало стоять под стенами Сауранской крепости. Все больше и больше нукеров недосчитывали по утрам сотники. Захватив с собой оружие, джигиты группами и в одиночку бежали в Казахскую степь, вливаясь в ряды свободных батыров. В казахских кочевьях такие вольные отряды всегда находили приют и поддержку среди «черной кости». Да и аксакалы часто не трогали их, понимая, что эти батыры в нужный момент смогут защитить их аулы от отрядов эмира. Множество таких разноплеменных отрядов, в которых побратались казахские, узбекские, киргизские бедняки, что ни день появлялись в приграничной полосе, нападали на ханские обозы, освобождали пленных.
Однажды утром, переодевшись в простой чапан, эмир прошелся между шатрами нукеров. Было еще темно, но как раз сменялись караулы. Идущие в дозор варили себе еду, и редкие костры горели в предутренней синеве. Эмир приказал телохранителям отстать, и его не заметили, когда он остановился в тени шатра. Два джигита — молодой и пожилой — продолжали тихий разговор.
— Проклятая война! — сказал молодой. — Когда она кончится?
— Возьмем Сауран, снова Сайрам пошлют брать или Яссы!
— И зачем нам этот Сауран?.. Ну, дадут там мне из общей добычи кусок ткани да пригоршню дирхемов. Привезу домой в Шахрисябе, и тут же сборщик налогов отнимет. На ту же войну!
— А ты не отдавай!
— Уши к воротам прибьют, а не то и голову с плеч…
— Все в руках Аллаха!
Положение войск эмира несколько улучшилось, когда к Саурану пришел большой караван прямо их Бухары. Вместе с запасами продовольствия были привезены четыре огнеметательные машины «черный дромадер», сделанные учеником знаменитого Рухади-Мираха Туббашиуста. Они швыряли не только раскаленные камни величиной с овцу, но и котлы со специальной жидкостью, от которой горело даже железо. Установленные с четырех сторон, эти машины заработали не переставая, но мощные стены не поддавались. Тогда перенесли огонь на самый город, и там начались пожары.
