Но в это время в Сауран прилетел почтовый голубь из Ясс. В привязанном к его лапкам послании было сказано, что Баба-султан и Бузахур-султан движутся с ногайлинским войском на выручку туркестанским городам. Защитники воспрянули духом и продолжали сопротивление. Между тем зажигательная смесь, привезенная из Бухары, подошла к концу, а здесь ее не из чего было делать. Страшные «черные дромадеры» теперь стреляли лишь от случая к случаю…

Все было не так, как сообщил из Ясс какой-то добрый человек. Действительно, преследуемые отрядами эмира Абдуллаха Баба-султан и Бузахур-султан ушли в Сарайчик. Там их встретили поначалу как союзников и родственников Белой Орды. Особенно теплый прием нашли они у вдовы хана Хакназара — Акторгын. Однако положение к этому времени сложилось такое, что нельзя было рассчитывать на серьезную помощь ногайлинских казахов в борьбе с Абдуллахом. Совсем недавно почти без сопротивления пало Астраханское ханство. Теперь в Астрахани сидел воевода грозного русского царя и находился большой отряд стрельцов. Астраханские бии приняли подданство Москвы. Те, кто не согласился с этим, бежали в Крым, к Гиреям, часть ушла к своим родственникам — ногайлинским казахам. Они-то и выступили против оказания помощи туркестанским султанам в их борьбе с эмиром Бухары. Бии и аксакалы из самого влиятельного рода мангит приняли их сторону.

— Нам нужны джигиты, чтобы отвоевать Астрахань у неверных! — говорили астраханские беглецы. — Главные интересы страны Ногайлы здесь, на путях к могучему крымскому хану. Признаем же его своим властителем и объединимся. А что нам за дело до Абдуллаха! Не хотим быть в Белой Орде!

Но большинство ногайлинцев не желали рвать родственных связей со своими братьями, и ногайлинские бии не могли открыто отказать в поддержке присырдарьинским казахам, боясь вызвать народный гнев. Поэтому они тянули с ответом, устраивали одно празднество за другим.

В четверг, семнадцатого числа месяца раджиб (7 августа 1582 года) Тауекель-багадур с плененным Латиф-султаном впереди спешился перед шатром эмира и бросил ему под ноги две головы, Баба-султана и его аталыка Джалмухамеда. Абдуллах-хан наклонился, пристально посмотрел, проверяя, нет ли обмана, перешагнул через них и подошел к стоящему на одном колене багадуру.

— Убивший первого врага становится ближе первого родственника! — сказал он, повторяя древнюю пословицу. — К моим единокровным братьям, султанам Убайдулле и Дустиму, прибавился третий — Тауекель. Даю тебе должность куш-беги и мое наследственное владение Африкент!

Везирь Хасен-ходжи одобрительно кивнул головой. Его воспитанник — святейший эмир Бухары поступал правильно. Такого багадура следовало связать родством и благодарностью. Почти все для него чужие в окружении эмира, и поэтому он будет служить трону и за совесть и за страх. А Африкент — самая отдаленная от Казахской степи местность в Бухаре…

— Благодарю, святейший эмир! — сказал Тауекель-багадур, поднимаясь с колена.

Головы врагов опустили в бочонки с медом, чтобы они обрели живой вид, и начался великий пир в честь гибели наиболее опасных врагов. В эту ночь защитники крепости слышали неистовые крики. Какой-то пьяный лашкар, подскакавший к стене, закричал, что это — последняя ночь жизни клятвопреступников из Богом проклятого Саурана. На него сбросили сноп пропитанного маслом горящего камыша, и он закрутился вместе с конем огромным живым костром.

Наступило тихое утро. Впервые за много дней прекратился нечеловеческий грохот «черных дромадеров», и маленькие жаворонки, которых бесчисленное множество в этих краях, воспользовавшись передышкой, затеяли свой веселый хоровод над кустиками таволги, растущими между крепостью и осаждающими.

Трубы известили о восходе солнца, и сразу же вышел из своего шелкового шатра эмир Абдуллах, правящий неизмеримым Бухарским ханством от имени своего отца. Сразу же нестройной толпой подошли к нему везири, военачальники, султаны, бии и беки, склонили головы.

— О святейший эмир, наш хан и повелитель!.. Каковы будут ваши приказания на сегодняшний день?

Серые глаза Абдуллаха потеплели, рот тронула улыбка. «Чья же сегодня очередь?» — с тоской подумал Хасен-ходжа. А эмир повернул голову к Кульбабе-кокильташу:

— Вместе с сыном Баба-султана прогуляйтесь к стене, за которой укрылись наши друзья-сауранцы… Расскажите им обо всем. А если им покажется мало, придется подарить им голову самого Баба-султана. Правда, жаль расставаться с головой старого друга столько служившего нам. Даже скучно стало без его присутствия на белом свете.

Вскоре к главным воротам двинулась лошадь, на которой стоял бочонок с пахучим джизакским медом. Рядом в сопровождении двух лашкаров степенно шел Кульбаба-кокильташ. К хвосту лошади был привязан закованный в кандалы Латиф-султан. На верхней площадке главной башни города появились сын Баба-султана Абдысаттар и другой хаким Саурана — Жакбулат-торе. С ними находились несколько батыров, среди которых были и Кияк с Туяком. Увидев брата изможденным, закованным в кандалы, Абдысаттар на минуту прикрыл глаза руками.

— О наши братья, ибо все братья перед Аллахом! — начал певуче Кульбаба-кокильташ. — У самых высоких гор тот изъян, что они лишены перевалов. Большие реки плохи потому, что нет через них переправ. Вы, достойные, знатные люди Саурана, имеете один недостаток — гордыню. Она, и только она, не дает вам возможности трезво взглянуть на мир и смириться с поражением. Как ни тяжело мне, но должен сообщить вам печальную новость. Баба-султан, которого ждете вы, уже прибыл.

— Где же он?

Вы должны спросить, где его бренное тело… Оно похоронено в земле, и над ним стоит надгробие, как и полагается над могилой султана. А голова его в этой бочке с медом, чтобы не пропал румянец на его щеках!..

Второй раз прикрыл руками глаза Абдысаттар, услышав о смерти отца.

— Это правда, Латиф-султан? — спросил он брата.

— Правда…

Вы слышали, правоверные, и не говорите потом, что не слышали!.. На кого же еще ваша надежда? Одумайтесь, братья, и запросите пощады у милостивого и святейшего эмира Абдуллаха! Принесите ему со смирением ключи вашего города, и он простит ваши прегрешения!

— А если мы не сделаем так, как советуешь ты, златоуст? — спросили с башни.

— Первым делом на ваших глазах будет зарезан вот этот султан Латиф, приходящийся братом тебе, Абдысаттар, а с ним и султан Тахир, который спит сейчас вместе с крысами-людоедами в зиндане!

А потом? — спокойно спросил Абдысаттар.

Потом мы станем пировать под вашими стенами до тех пор, пока последний из вас не издохнет от голода!

В этот момент звякнули оковы. Латиф-султан оттолкнул лашкаров и тяжело шагнул вперед.

Не слушай их сладких речей, мой брат Абдысаттар, и вы, люди города Саурана! — громко закричал он. — Нас вы все равно не спасете, а себя погубите. Всем известно, что проклятый Абдуллах-хан поклялся не успокоиться до тех пор, пока не смешает вашу кровь в главном городском хаузе и не испьет оттуда!

— Назад, проклятый барс!

Оба лашкара натянули цепи, но не смогли стронуть с места Латиф-султана. Наконец они свалили его и поволокли назад, нахлестывая лошадей.

— Не верьте им! — кричал пленник. — держитесь, и тогда придут к вам на помощь Яссы, Сайрам, Отрар, Архук… Вся степь придет!..

На другое утро также завыли карнаи, и эмир Абдуллах снова вышел из шатра. Он сделал знак рукой, и в тот же миг тяжело ударил «черный дромадер». Но вместо снаряда к осажденным полетел небольшой кожаный мешок. В нем были четыре головы: Баба-султана, Тахир-султана, Латиф-султана и аталыка Джалмухамеда…

Чтобы страшная начинка снаряда не разлеталась на куски от удара, отрубленные головы обвязали кусками толстой кошмы. А по верху была пришпилена записка, собственноручно написанная эмиром Абдуллах-ханом, предупреждающая, что всех сауранцев от мала до велика ждет такая же участь.

Защитники города похоронили головы казненных, как если бы хоронили их тела, — по всем правилам религии.