В первые же четыре века нашей эры этого нынешнего летосчисления не было и в помине. Годы считались в Римско-Византийской империи от предполагаемого «основания Рима», а год, месяц и день рождения Христа ещё не были установлены официально. В одной из речей, приписываемых Иоанну Хризостому (относимой к первым годам 5-го века), говорится о спорах между современными ему христианами относительно месяца и дня рождения Христа, а что касается до года его рождения, то историки-богословы и до сих пор определяют его различно. Одни теологи 4-го и 5-го века утверждали, что он родился за 4 года до принятой нами теперь эры, а другие определяли это событие за два года до неё, как и делают до сих пор английские богословы.

Считая по этому последнему способу, мы находим, что указываемый Иоанном день 13 марта 399 года, как время исполнения его астрологического пророчества, назывался тогда 13-м марта 401-го года после предполагаемого рождения Христа, т. е. срок исполнения помечен начальным годом нового, пятого, века после этого выдающегося события. Кроме того, не следует забывать, что год в то время начинался не с января, как теперь, а с марта, в котором находилось 20-го числа весеннее равноденствие. По еврейскому счёту с этого самого равноденствия и начинался новый год, а граждане Римской империи считали свой год с 1-го марта.

Почему же автор отнёс момент исполнения своего предсказания именно к 13-му марта? – Очевидно, потому, что, кроме астрологических соображений, это был последний воскресный день четвёртого века, так как следующее воскресенье, 20-го марта 399 года нашей эры, или 20 марта 401 года от предполагаемого им года рождения Христа, являлось уже воскресным днём нового, пятого, столетия. В эту знаменательную неделю между 13 и 20 марта и должна была совершиться описанная автором борьба Иисуса с его византийскими врагами-клерикалами и его суд над ними, и новый пятый век должен был сойти с небес уже на обновлённую Землю.

Всё это вполне совпадает с мистическим мировоззрением автора, по которому вся история мира и людей была распределена в стройном порядке по годам и числам. Мы это видели уже не раз в «Откровении в грозе и буре», где вместе со звериным числом 666 фигурируют и другие числа: семь гонцов бури, семь вестников с чашами, четыре животных перед престолом творца мира и т. д., и т. д. Все эти отдельные применения чисел – только различные проявления одной и той же общей мистической идеи автора о числе как выдающемся факторе в мироздании.

Когда при долгих блужданиях по какой-либо очень тёмной и плохо исследованной научной области вам приходится напасть на след какого-либо неожиданного открытия, этот след всегда имеет для вас что-то обаятельное, и невольно влечёт за собой всё далее и далее, как неизвестная полузаглохшая тропинка в глубину дремучего леса. И вы идёте по ней в неведомые места, сбиваетесь с едва заметного следа и снова возвращаетесь на него, пока тропинка не пропадёт совсем или не приведёт вас к какому-либо обитаемому месту, уведя иногда на такое большое расстояние и в такие отдалённые места, которых вы и не собирались посещать.

Точно то же было и со мной, когда я заинтересовался близкой для меня по обычному роду занятий астрономической и темпестологической частью Апокалипсиса. Она завлекла меня на время в такую область, которая, казалось, не имела никакого соприкосновения с физико-математическими науками: в историю первых веков христианства. И всё это было совершенно неизбежно: один шаг влёк за собою другой, и остановиться на одном, не перейдя к другому, значило бы бросить даром всю работу.

Едва было окончено астрономическое вычисление, доказавшее мне неожиданно позднее время появления Апокалипсиса, как сейчас же явились вопросы: кто бы мог быть его автором, какова была его дальнейшая судьба и с какою целью или по каким причинам византийские теологи средних веков приписали его совсем другому времени и другому лицу, и этим сбили с толку всех последующих исследователей?

К счастью, в моём распоряжении в Шлиссельбургской крепости, кроме моих прежних сведений по истории древнего мира, было несколько подходящих для этого книг: «Беседы святого Иоанна Златоустаго» (шестое издание, Москва, 1877 г.), «История первых четырёх веков христианства» Муравьёва (1866 г.) и 12 объёмистых томов «Житий святых», перепечатанных с поправками в 1852 году с издания 1689 года[163]. Эти последние книги, несмотря на свою односторонность, имели для меня особенную ценность, так как они, можно сказать, документальны. Он представляют из себя большею частью переводы древних византийских историков и писателей, собранные наивным и ограниченным Макарием Московским и редактированные потом Димитрием Ростовским, бравшим их в том виде, в каком они были написаны, почти не стирая своей обработкой оригинальной окраски документов.

Приводить здесь всего, прочитанного мною по этому поводу, было бы, конечно, неуместно, а потому я и дам только очень короткий очерк состояния христианского мира во время появления книги Иоанна, а также и его собственной жизни, избегая всяких второстепенных подробностей.

В конце четвёртого века, при шестом византийско-римском императоре Феодосии Первом (378—394), мы застаём Римскую империю в период своего окончательного распадения на две части: восточную и западную.

Начиная с Константина Первого (325—337), перенёсшего столицу империи из Рима в Византию (330 г.) и объявившего христианство государственной религией, хотя сам он и не крестился до самой смерти, государство делилось очень часто между двумя или несколькими соправителями. Сыновья и родственники каждого умирающего императора немедленно начинали между собою кровопролитные войны, пока одному из них не удавалось перебить всех своих братьев и соправителей, чтобы достигнуть единовластия.

Вычисленный нами для книги Иоанна 395-й год был также и годом окончательного распадения обеих половин империи, из которых каждая пошла с этого времени (с 17 января 395 г.) своим собственным путём, не стремясь более ни к каким дальнейшим соединениям.

Во весь этот длинный период распадений и соединений обе части империи подвергались постоянным нападениям извне. Ещё в 363 году, когда император Юлиан был убит в сражении с персами, его преемник Иовиан (363—364) заключил с ними невыгодный договор с уступкой нескольких городов и выдачей неприятелю своего союзника, армянского царя. Но и это не повело к согласию. Сейчас же после смерти Иовиана (364 г.), умершего, не дойдя до своей столицы, Константинополя, персидский царь объявил свой договор уничтоженным. Его войска начали угрожать малоазиатским провинциям вплоть до того времени, когда, по нашему вычислению, была написана книга Иоанна. Этим самым и объясняется его предсказание, что высохнет вода в Евфрате «для того, чтобы открыть путь царям от солнечного восхода»[164], – событие, предзнаменованное в его глазах пребыванием планеты Марса под Персеем.

Кочующие гунны, хун-ну китайских летописей, двинулись за 20 лет до появления Апокалипсиса из внутренней Азии через реку Урал и, перейдя через Дон, покорили в 375 г. живших к западу от него вестготов.

Соседи же их и соплеменники остготы, обитавшие между Бугом и устьями Дуная, перепуганные этим нашествием, перешли через Дунай во Фракию и отдались под покровительство Византийско-Римской империи. Но вскоре притеснения посылаемых к ним корыстолюбивых наместников вызвали у них восстание. В 378 году остготы разбили наголову при Адрианополе посланные против них римские войска, и вся страна вплоть до Константинополя сделалась «жертвою варваров», которые, впрочем, уже давно были христианами-арианами. Уцелели лишь укреплённые города империи. Только новому императору Феодосию удалось, наконец, заключить с ними соглашение и водворить их обратно во Фракию. Но тотчас после его смерти, 17 января 395 года, незадолго до выхода «Откровения в грозе и буре», они снова поднялись, и затем, разорив придунайские области, ворвались в 396 году в Элладу и Пелопоннес, как бы оправдывая пророчество Иоанна. Однако вскоре они были оттеснены обратно римским полководцем Стилихоном.