Потому что мой партнер лишь напоминает того наставника графа, которого я знаю. Тот был зрелым мужчиной, этот – пусть и не выглядит юным, но совсем молод. Его лицо потеряло свою округлость и стало острее: резкая, немного скошенная линия виска, четко очерчены высокие скулы, глубокая линия надвое делит выступающий вперед подбородок. Чуть иной, совершенно чуждый разрез глаз, в которых грань зрачка практически не видна, волосы цвета светлого серебра густым плащом укрывают его, почти достигая колен. И кожа… мерцающе черного цвета.

Но когда мне все-таки удается сглотнуть застрявший в горле комок, я вновь вижу умудренного возрастом и опытом воина, и прежде чем успеваю хоть что-то сказать, он бросается в атаку, нисколько не принимая в расчет мою растерянность.

– Так нечестно. – Это все, что мне удается выдохнуть, когда его клинок фиксирует первый удар.

– С тобой – честно. Ты для меня сложный противник, но не потому, что ты раньше демонстрировала мне и другим. Я, в отличие от тебя, вижу – кто ты. Да только ты этого знать не хочешь: продолжая жалеть себя, продолжая цепляться то за прошлое, то за едва не произошедшую потерю. Ты всего лишь пару раз ощутила свою суть, но уже успела так напугаться того, что почувствовала, что предпочитаешь отказаться от этого знания и вновь стать тем, кем была.

– И кем же я была? – Его слова больно ранили меня, и мне очень не хотелось с ним соглашаться. Но… чувство доверия, возникшее к нему однажды, продолжало утверждать, что все, что он произнес, должно быть мною услышано.

– Красивой барышней, которую окружили любовью, которую научили побеждать, внушили, что эта жизнь принадлежит ей. А если вдруг случалось, что это было не так, были те, кто мог немедленно восстановить справедливость и поднести победу к твоим ногам.

– И чем это плохо?

И мы стоим, замерев, напротив друг друга, и теперь мне хорошо заметно, как двойственно улыбаются его губы. И под одной из этих улыбок – чуть удлиненные клыки.

– Ничем. Но если ты хочешь быть рядом с Закиралем, то этого очень мало. Ему нужна не только твоя любовь, для него важно не только то, что ты сделала свой выбор, хотя и кажется, что ему пока этого достаточно. К сожалению, он встретил тебя до того, как сам сделал свой сознательный выбор и до конца понял, к чему это может его привести. И все, что произошло на базе, только подводит его к грани, за которой он должен принять свое единственное решение. Но если ты сейчас не примешь себя и не осознаешь, кто ты и зачем тебе дано то, чем ты владеешь, его выбор будет тяжелым и жестоким и приведет его к потере себя.

– Откуда тебе это известно?

И в его улыбке проявляется грусть.

– Я это уже видел.

– И что я должна сделать? – Я слегка хмурюсь, видя, как он делает шаг назад, вновь возвращаясь в стойку.

– Понять, кто ты, и принять себя. – И лезвия его кинжалов сумрачно светятся, взлетая вверх.

Хорошая задачка: всего-то и остается – понять. Вот только… не перебор ли для одного дня.

– Разберемся. – И не знаю, по какому наитию, но я меняю клинки и вижу, как в его взгляде мелькает удовлетворение. – Продолжим.

То, что происходит дальше, крайне трудно поддается описанию. Потому что атака следует за атакой в таком темпе, что через какое-то время я вдруг понимаю, что если не произойдет чуда, то мое сердце остановится, не в силах выдержать такого ритма, и мне остается лишь уповать на пресловутое второе дыхание и собственное самолюбие, которое не допустит моей безвременной кончины от обиды за то, что я проиграла. И ни одну из них он не заканчивает. Словно ищет слабое место в моей защите, а когда находит, просто указывает мне на нее, снова и снова убеждая меня в том, что рядом с ним я – щенок, по сравнению с обученным псом.

Но с каждым новым разом, когда его кинжал касается моей кожи, а глаза оказываются настолько близко ко мне, что создается ощущение, что еще мгновение, и я смогу понять каждую мысль, мелькающую в их глубине, я все больше начинаю осознавать, что в том, что он делает, есть смысл. Пусть все еще для меня непонятный, но уже находящийся на краю моего сознания. Словно не ярость, которую я с трудом удерживаю, чтобы не пустить в свое сердце, пробуждает он во мне, а пытается показать, что все мои навыки бесполезны в бою с ним. Заставляет принять мысль о том, что, если я не выйду за рамки себя самой, именно его удар будет последним. И когда я уже почти готова ему поверить, его губы, которые неожиданно оказываются очень близко от меня, шепчут тихо, очень тихо, но так, что у меня не возникает ни малейшего сомнения, что он сделает то, о чем говорит:

– У тебя есть только одна возможность уйти отсюда живой – победить меня. И следующий мой удар будет смертельным.

И вновь шаг назад. И глаза в глаза. И странное чувство, словно все это происходит не со мной.

– Чего ты хочешь?

– Чтобы ты поняла, чего хочешь ты.

Я успеваю на выдохе скользнуть от струи воздуха, и лезвие пролетает мимо, но уже рядом – второе. И не взглядом, не ощущением, чем-то иным обдает меня, и я всего лишь слегка покачнувшись, пропускаю и его. Но даже мгновения, чтобы познать радость от этого, у меня нет, потому что он успевает атаковать со всех сторон одновременно, и все, что я знаю, – каждый из этих бросков может оказаться для меня последним. И у меня нет даже отблеска надежды на то, что он не сдержит своего обещания. Хотя есть уверенность – он этого не сделает. Но сила его слов такова, что я не вижу в этом противоречия, словно осознавая, что и то и другое настолько несовместимо друг с другом, что могут существовать одновременно.

– Прими себя, как ты приняла его. Отпусти все, что ты знаешь о себе, и узнай себя другую. – И его взгляд скользит с меня на лезвия клинков, словно пытаясь подсказать.

Что ж… И я вспоминаю то ощущение единства, что испытала, впервые осознав скрытое в этих клинках, и то шальное чувство, когда за моей спиной выросли крылья силы. И позволяю кинжалам, нет, не взять надо мной верх, но стать моим продолжением, частью меня, которая сейчас лучше знает, что делать. И сердце, на миг остановившись, начинает гулко и четко отбивать ритм, в котором время спрессовано, а движение тела значительно опережает мысль. И это похоже на танец, в котором есть лишь двое: я и он.

– Ты этого хотел?!

Это – не мощь. Это я – растворенная в этом мире. Это ощущение хоть и коротко, но настолько восхитительно, что, когда оно гаснет, став частью меня, я, как мне кажется, начинаю понимать не столько, кем являюсь, сколько – чем все, что меня окружает, становится для меня.

И когда оно уходит, уже лезвия моих кинжалов прижаты к его коже.

– Кто ты? – Я вижу краем глаза, как Тамирас и Алраэль делают шаг в мою сторону, похоже, желая поздравить с так нелегко доставшейся победой, и, качнув головой, кричу в их сторону: – Нет.

– Я твой друг. Для всего остального еще не пришло время.

– Ты говоришь загадками, но я буду терпеливой и дождусь того мгновения, когда ты сочтешь нужным ответить на мой вопрос. Тогда скажи, кто я?

– А вот на это тебе должна была бы ответить твоя мать. Хотя ты уже достаточно поняла, чтобы не устроить истерику, произнеся это слово.

– Я даймон?

– Даймон. А еще человек. И демон. И дракон. И кровь каждой расы, как и их магия, теперь, когда ты приняла Хаос, сольются в тебе воедино.

– Надеюсь, как-нибудь в порыве гнева я не обзаведусь хвостом, как мой братец?

– А кто тебя знает? Хвостом или крыльями. Чего только не сотворят твои способности, когда ты научишься ими управлять.

И я неожиданно хихикаю, представив себе картинку весьма фривольного содержания, в которой я в самый ответственный момент обзавожусь теми самыми дополнительными частями тела, которые могут довести до непредсказуемых последствий даже столь сильных духом мужчин, каким я воспринимаю Закираля.

Но Карим, словно подглядев вставшее перед глазами видение, обдавшее меня жаркой волной, старательно пряча от меня глаза и сдерживая улыбку, пытаясь казаться отстраненным, тихо замечает: