Слова вырывались из груди с огромным трудом: меньше всего мне хотелось ответить этой женщине черной неблагодарностью. Но все, что я говорил, было частью меня, частью моей жизни. И пусть внутренний круг уже заинтересовался моей персоной, в том, что я делал, – не было предательства: правитель темных уже давно знал о том, что на него готовится покушение. Так что… мое сообщение лишь это подтвердило.

Но она продолжает улыбаться, словно все то, что происходит или происходило в моей душе, ей хорошо известно.

– А разве ты не сам все сказал? Это – твой народ. И это – мой народ, хоть я и не называю себя даймоном. Ты – воин. Но скажи мне – тебе доставляет удовольствие убивать? Ты ощущаешь восторг в сердце, когда уходит чужая жизнь? Ты испытываешь радость от мысли, что я, твоя сестра, которую ты назвал своей, Наташа, которую ты любишь, могут исчезнуть в огне будущей бойни?

– Рае, это…

– Я знаю – мои слова причиняют тебе боль. Но я чувствую, на все эти вопросы ты ответишь одним словом: нет. Потому что у тебя действительно есть понятие чести. А раз это так – ответь сам себе на вопрос: зачем оно тебе? Ведь вы придете сюда не потому, что вам нечего есть и вы стремитесь накормить своих, и даже не потому, что вас стало слишком много и вам не хватает места, чтобы жить, и не потому, что мы вас чем-то оскорбили и вы намерены смыть это оскорбление нашей кровью, вы придете сюда не потому, что вашему ялтару не хватает власти. Вы придете, потому что часть из вас испытывает жажду чужой смерти, потому что вам нужны наши женщины, чтобы родить воинов для новой жажды, которая, чуть утолившись, проснется снова, потому что мы не вписываемся в ваше представление о том, какими должны быть. Или ты считаешь эти причины достаточными, чтобы открылись ваши порталы и воины в черных набиру смели в этом мире все, что нам дорого?

– Рае…

Она не щадила меня.

Каждое ее слово отдавалось содроганием в моем теле. Взгляд так похожих на Наташины черных глаз отзывался в моей душе все новой и новой болью и находил в ней отклик. Потому что все, что она говорила, уже жило там. Жило и звучало. И пусть ни разу ни с кем я не произносил подобного, но я знал, что не только я смотрел с отвращением на бессмысленную жестокость, с которой проводились многие наши операции в других мирах. Не только в моих глазах тенью мелькала опустошенность, когда огонь пожирал тела женщин, которые могли дать жизнь совсем иной ценой, чем та, которую их заставили заплатить. Не только я предпочитал уходить, когда раздавались истошные крики тех, кому не повезло попасть в наши руки. Не потому, что они могли сказать нам то, чего мы еще не знали, а просто потому, что кому-то это доставляло удовольствие. Просто потому, что никто из тех, кто жил в этих мирах, не имел в нашем представлении права на жизнь.

И я знал… В тот момент, как мои глаза увидели Единственную, я знал, что наступит миг, и я услышу эти слова. Но я не был готов на них ответить.

Но готов ли теперь?

– Закираль, я не прошу тебя предавать свой народ. Но я прошу тебя подумать о том, что ты можешь сделать для своего народа. Для памяти о своей матери. Для того, чтобы через год моя дочь, которая кинулась в пекло, лишь бы тебя спасти, не потеряла часть себя, когда единственным выбором для тебя станет ритуальное самоубийство. Просто подумай, и когда с тобой будет говорить мой муж, прими его слова как слова друга, как слова того, кто беспокоится и обо мне, и о дочери, и о тебе, и о Лилее.

Готов ли?

И как бы оно ни было, я должен буду ответить на все эти вопросы. Ответить и сделать свой выбор. И я сделаю его, потому что я знаю этот путь. И я знаю тех, кто пойдет со мной по этому пути. И знаю, что их будет немало.

Но это будет не сегодня. И я пытаюсь перевести разговор совсем на иное, потому что не могу позволить, чтобы глаза этой женщины вновь наполнились слезами:

– Ему удалось тебя уговорить?

В первое мгновение она не понимает, о чем я ее спрашиваю, находясь в плену тягостных мыслей, но, похоже, ей тоже нужен был лишь повод, чтобы закончить так необходимую, но столь же неприятную часть разговора. И ее ладонь чуть сильнее сжимает мои пальцы, то ли поддерживая, то ли благодаря за то, что не словами – взглядом дал обещание осознать ее слова и принять решение, а на лице, вторя глазам, что становятся спокойнее, появляется насмешливая улыбка.

– Ты хотел спросить, как мне удалось подвести его к этой мысли?

И я улыбаюсь в ответ. С еще большей четкостью понимая, что она – часть моей семьи. Что она – моя кровь. И мало было в моей жизни таких моментов, как этот, когда я мог ощутить, насколько искренне все то, что она ко мне испытывает. И как тепло, когда видишь лицо того, кто тебе дорог, кому дорог ты. Как спокойно, когда можно не взвешивать каждое свое слово, не сдерживать чувства, не скрывать радость в глазах.

– А разве это не одно и то же?

И она чуть смущенно, но кивает.

– Мы оба долго были в плену условностей. Он – повелитель, демон. Я – человек с кровью даймона. Он не верил, что женщина может стать для него чем-то большим, чем приятное времяпровождение. Я не допускала, что существо, имеющее такой статус, может сломать привычные представления ради меня. Но судьба была к нам обоим благосклонна, и мы поняли, насколько оба были не правы. Так что как только ты встанешь на ноги и станешь гостем правителя демонов, мы и отпразднуем итог нашего взаимопонимания. И станет Наташа не просто признанной дочерью повелителя, а человеческой принцессой демонов.

Не думал я, что бездна для меня раскроется там, где все было ясно и понятно. И этот удар стал для меня столь неожиданным, что я даже не смог удержать удивление, растерянность, отчаяние, глухим стоном и кривой улыбкой отразившиеся на моем лице.

Но еще больше не ожидал того, что она, словно не замечая, как глубоко ранили меня ее слова, отведя глаза в сторону, голосом, в котором звучала тихая радость, добавит:

– Аарон надеется, что этот титул не отпугнет тебя и не заставит отказаться от помолвки.

– Рае, ты едва не убила меня!

– Что ты… – Ее рука скользнула по моему лицу, а полный уверенности взгляд коснулся меня. – Я не для того сделала почти невозможное, чтобы отправить тебя в Хаос собственными руками. Я уступлю это право дочери. И последнее, прежде чем я тебя покину, прошу тебя пообещать мне кое-что.

– Я слушаю тебя, сестра.

И ее интонации меняются, становясь похожими на те, что доносились до меня сквозь пелену беспамятства.

– Ты останешься в этой постели еще два дня. И не позволишь себе ничего, что сможет свести на нет мои труды; для этого у тебя есть твой тер и моя дочь.

– Я сделаю это, Рае.

– Ты расскажешь Наташе все, что узнал сегодня от меня. Все, включая все твои сомнения и опасения.

Как бы я не хотел этого делать… Но, похоже, она была права: мои невеста и сестра сделали для меня так много, что обидеть их недоверием, усомниться в их силах я не могу. И я сделаю это, несмотря на то что этот разговор может стать для меня и нее последним.

– Я обещаю.

– И по истечении двух дней ты вместе с моей дочерью прибудешь во дворец повелителя и выслушаешь все, что он и властитель Тахар посчитают нужным тебе сказать.

– Властитель Тахар?!

– Да, Закираль. Твой дед тоже ищет встречи с тобой.

Мой дед… Когда много лет тому назад Аарон предложил мне организовать с ним встречу, я не нашел в себе решимости это сделать и предпочел общению с ним разговор с одним из его сыновей. Который не стал для меня последним только потому, что Агирас не всегда выбирал между клятвой тера и моим приказом последнее. Но теперь я уже не упущу этого шанса расставить все в своей жизни по местам.

– Я выслушаю их обоих.

– И это все, о чем я тебя прошу. Не скажу, что этого мало, но я обещала твоей матери сделать для тебя все, что смогу. И я сделаю не только это. И не только ради ее памяти, но и ради того, чтобы моя дочь могла узнать то, что удалось познать мне – что значит быть счастливой рядом с тем, кто является частью тебя.