Может, потому что у него был законный статус невольника — человека, проданного и купленного за горсть монет. Певец вырос в Замке, а воспитывали его все понемногу и никто конкретно. Большинство вообще полагало, что Певец — это кара, ниспосланная им Судьбой. Как ни странно, более всего заботились о нем замковые проститутки, а одна из них, Роза, попросту относилась к нему почти как к младшему братишке. Можно только удивляться, как он умудрился благодаря такому невероятному воспитанию не скатиться на самое дно. За прошедшие годы он так и не смог избавиться от страха перед болью, битьем, насилием. И никому не позволял командовать собой, нарывался на одно наказание за другим и одновременно относился к этим расправам совершенно легкомысленно. Ни одна порка, арест, голод не могли сравниться с тем, что он вытерпел от циркача по имени Бык.

Все это я и припомнил, когда лишь одно мгновение отделяло меня от пощечины Певцу. Он прикрылся так, как это сделал бы ребенок, которого часто и сильно избивают, поэтому достаточно только сделать при нем резкое движение, и он невольно поднимает руки, чтобы прикрыть голову от удара, даже не осознавая, что делает.

Потрясенный, я опустил руку и не ударил его, чему сейчас очень рад. Но тогда я все-таки чувствовал себя чересчур оскорбленным и обиженным. Моя гордость слишком сильно пострадала, чтобы сразу простить Певца. И я попросту начал собирать свои вещи».

Певец медленно опустился на край кровати. В глазах его были безмерная обида и страх. Серебрянка молча с сочувствием погладила его по спине. Они смотрели, как Ткач иллюзий одевается и укладывает свои вещи. Он тщательно отбирал все подарки, которые когда-либо получил от Певца, и перебрасывал их на половину Творителя. Ночной Певец наблюдал, как презрительно отброшенные громоздятся на полу книги, рисунки, предметы одежды и разнообразные мелочи, и в глазах его стояли слезы. Он пробовал их скрыть, все ниже опуская голову.

— Серебряночка, если мне еще когда-нибудь придет в голову такая же дурная мысль, ты меня приложи хорошенько, — прошептал он дрожащим голосом.

«Я остался тебе должен еще два таланта за ту сахарницу с бабочками», — передал он Камушку.

«Ты мне ничего не должен. Этот парнишка должен был стоить немалых денег, а я долгов не люблю. Купец уже дал следующий заказ?»

«Дал…»

«Так откажись от него», — сухо посоветовал Ткач, по-прежнему складывая пергаменты и не глядя в сторону Певца.

— Нет! Это совершенно невыносимо! — Серебрянка вскочила на ноги. Одним прыжком перелетела к укладывавшему вещи парню и схватила его за руки. — Нет, прекрати! Прошу тебя, останься. Не делай этого. Прошу тебя, ну, пожалуйста…

— Он же тебя не слышит… — вмешался Певец.

— А ты молчи! Достаточно уже натворил! Камушек, прошу тебя, не оставляй этого болвана, ты же видишь, что он жалеет.

Камушек, растерянный, смущенный, пристально посмотрел на умолявшую его девушку. Медленно высвободил руки из ее судорожно сжатых ладоней. Оглянулся на подавленного Творителя, который по-прежнему сидел на постели с виноватым выражением лица.

Тяжело вздохнул и сел на стул на своей стороне, избегая кровати, точно она была чем-то заражена.

«Скажи мне одно, только правду. Что происходило ночью? Я почти ничего не помню. Мы с ним… я и он, ну, ты понимаешь?..»

Певец, все еще испуганный, торопливо покачал головой, а лицо у него было такое, точно у парня вдруг разболелся живот.

«Ничего такого не было. Ты такой нравственный у нас, что аж дурно становится. Гиацинт тебя поцеловал. Раз или два раза, не знаю… Ты милостиво его погладил, точно пса, потом перевернулся на постели и захрапел».

«И больше ничего??»

«Совершенно ничего. Даже башмаки мы должны были с тебя снимать. В общем-то я тоже недалеко от тебя ушел. Пьянка была еще та!»

«А почему этот несчастный заморыш спал тут вместо того, чтобы вернуться в свой садик?!»

«Он очень устал. Им каждый час сна дорог, — пояснил Певец. — Если б он вернулся слишком быстро, заподозрили бы, что клиент остался недоволен и потребует деньги назад. Парнишку бы еще и наказали, наверное, а уж точно сейчас же послали бы еще к кому-то. Если уж я заплатил за всю ночь, он, по крайней мере, мог отдохнуть. Это ведь на самом деле тяжелая работа».

Камушек задумчиво смотрел на сидящую напротив него пару — бывшего невольника и молоденькую проститутку, прижавшихся друг к другу и державшихся за руки.

«Нравственность, а что это такое, собственно говоря, — нравственность? Ох, ради Круга вечного, в Пригорках их бы наверняка забили камнями… А Певец выкидывает кучу денег ради того только, чтоб „игрушечка“ могла отдохнуть. И чтоб хозяин борделя не врезал парнишке по морде. Хотя их, наверное, не бьют по лицу, чтоб не изуродовать». — Камушек чувствовал, что неразрешимое противоречие вот-вот его просто раздавит. Певец был добрым. Певец был безумным, как заяц по весне; у него был кавардак в голове и золото в сердце. Он был ужасный, невыносимый и совершенно непредсказуемый. Как дракон. «Если я выдержал с Пожирателем, почему бы мне не ужиться с этим вот чудом?»

Пара в противоположном конце комнаты ждала.

«Ладно, я никуда не уйду. Но в следующий раз, будь добр, не устраивай мне таких сюрпризов. Я НЕ сплю с мужчинами. И Ветер-на-Вершине никогда НЕ БЫЛ моим любовником, ясно?»

Певец с огромным облегчением вздохнул и весь просиял в широченной улыбке:

«Ясно. В следующий раз я закажу тебе девушку. Вот Роза…»

«НЕТ!!»

Когда маг вошел в лекционный зал, его встретили двадцать семь пар глаз, смотревших с одинаковым настороженным выражением. Он посмотрел на молодые лица — некоторые только-только начинали утрачивать детскую припухлость и округлость, по другим видно было, что их обладатели уже начинают бриться. В первом ряду привлекала внимание рослая фигура. Этот уже почти мужчина. На широкие брови спадает челка густых кудрявых волос, из-под них смотрят проницательные раскосые карие глаза. Кузнец без особого труда распознал подопечного Ветра-на-Вершине. Рядом с ним, сгорбившись за наклонным пюпитром, точно желая укрыться за ним, сидел ученик, бывший полной противоположностью Ткачу иллюзий — столь маленький и худой парнишка рядом с крупным Камушком казался совсем ребенком. Странное зрелище, но этот малец наверняка должен иметь полных четырнадцать лет, иначе его вообще не могли бы экзаменовать. На рукавах его нашиты орнаменты из шнуров, значит, он Бродяжник. Ну да, а следующий конечно же Ночной Певец: сидит взъерошенный, небрежно облокотившись, точно в кабаке. Хм, поглядим еще, кто кого…

Рядом с окном, в самом конце ряда, расположился какой-то юный охотник. Свободно развалился на стуле, руки сплетены на груди, поза вызывающая. Видны его перевитые ремешками запястья, рукава подвернуты выше локтя. Глаза черные и холодные, как камни на дне горного ручья.

Кузнец присмотрелся к задним рядам, ища взглядом знакомых Говорунов, в приеме которых он сам участвовал. Есть полноватый Конец. Талант немалый и происхождение необычное. О семье этого паренька интересные вещи рассказывают, причем всегда стараются при этом говорить потише.

А вот сзади сидит… как это звали? Песчаник, кажется. Облако и Серый тоже в зале — смотрят на учителя из-за спин товарищей и едва приметно улыбаются. А куда же делся этот юный князь — несчастный отпрыск князя Брин-та-эна? Кузнец сообразил, что уже некоторое время не встречал этого парня. Может, вернулся в столицу? Но в этом случае Говорун бы наверняка услышал о нем. Ну, и учеников бы стало двадцать шесть, а не двадцать семь.

Это день начался необычно. Утром, когда «половинки» все еще пребывали в подвешенном состоянии, понятия не имея, что делать и куда приткнуться (честно говоря, после трех дней эта предполагаемая вольница уже начинала становиться нудной), появился гонец с сухим объявлением, что после полудня уроки будут проводиться как обычно, что уже назначен новый преподаватель и что ребята на целый месяц могут попрощаться с выплатами «на конфетки». Принимая во внимание, что они все тут были на полном обеспечении, включая крышу над головой и питание, а у большинства еще имелись кое-какие мелкие сбережения, наказание оказалось чисто символическим.