На охоте всем распоряжался молодой парень в офицерском белом полушубке, ладно сидящем на его подтянутой фигуре. При нем рация, по которой он покрикивал на егерей и оцепление.
Все беспрекословно ему подчиняются, включая полковника Романова.
Члены комиссии с недоумением переглядывались: кто такой? Но, надо признать, мероприятие организовано безупречно. Все было предусмотрено, включая термосы с черным кофе и аппетитные бутерброды с салями, невесть как попавшей в здешнюю провинцию. В министерском буфете не видели ничего подобного.
Кабан выкатился, проваливаясь в глубоком снегу, прямо на номер, где стоял генерал Тягунов. Собаки заливались от злости. Прервав размышления, генерал вскинул карабин.
– Номер четвертый! – кричал по рации молодой, срывающийся голос. – На тебя бежит кабан! Уснул, что ли?
– Да погоди! – вскипел от негодования, смешанного с охотничьим азартом, генерал Тягунов. – Подпущу поближе…
Сережа Горюнов опустил бинокль и усмехнулся. Вот мы и на равных, мой генерал! Раз уж проглотил мое хамство, куда теперь денешься.
Проглотишь и все другое…
Генерал выстрелил. Перекрестие прицела дернулось вверх и в сторону, исчез из поля зрения черный загривок кабана, зарывшегося в снег после удара пули. Во вскинутые прицелы и бинокли видны были брызги крови на снегу. Ай да генерал!
И уже бегут к мертвому кабану со всех номеров подчиненные. Спешат отметиться. Им уже не до лая собак, продолжающих гон.
А сам генерал смотрит не насмотрится на поверженного красавца. Давно он не переживал подобного волнения в крови. Вот что делают охотничьи забавы с сильным мужиком, вот что делают пробудившиеся первородные инстинкты!
Будто вернулась к нему острота ощущений забытой уже молодости.
– Прекрасный выстрел! – возбужденно говорят сбежавшиеся члены комиссии. – Поздравляем, Геннадий Матвеевич!
Но самого генерала сейчас больше интересует, что скажет этот молодчик в белом полушубке, перепоясанном офицерским ремнем.
– Куда? – кричит он на членов комиссии. – Куда, мать вашу так! Почему покинули номера? Вон другие кабаны и олени! На вас гонят! А ну на место!
Только сейчас все замечают – гон идет вовсю. И молча, беспрекословно, возвращаются на свои места. И трещат новые выстрелы, прерывая лай собак.
Тягунов с интересом посмотрел на этого молодца. Вон как покрикивает на старших офицеров. Кто он – штатский, простой егерь?
Но так ничего и не спросил о нем генерал. Он был признателен ему за то упоение, которое только что испытал. Хотя самое «упоительное» было впереди.
Потом была сауна с переходом в русскую баню с веничками и обжигающим паром. И опять этот молодчик оказался на высоте.
Уж как он хлестал распаренные телеса московских начальничков! Будто отыгрывался на них за всех подчиненных, кои когда-либо мечтали вот так «утюжить» своих отцов-командиров.
А те только блаженно охали и требовали наддать еще и еще, как женщина, которой повезло с любовником.
И опять вопрос: кто он такой? В бане – все принцы. Ни тебе погон, ни тебе документов. Все в форме Адама.
А интерес к личности молодчика нарастает…
После баньки, известное дело, пожалте к столу. Чем Бог послал. А на сегодня Бог послал много чего, все больше скоромного, что только в московских ресторанах и увидишь. А главное – разносили эту снедь пригожие молодки крутого замеса в соблазнительных халатиках, потяни за поясок – сами распахнутся.
И опять помалкивает строгий председатель комиссии, хотя понимает, к чему все идет. Сам распорядитель, как и все присутствующие, сидит распаренный, завернутый в простыню, угощает… А на столе-то, на столе! Куда там московским ресторациям! Дымящаяся кабанятина, недавно еще бегавшая и сейчас издающая такие ароматы. А уж здешние грибочки плюс мочености-солености-копчености… И все несут румяные молодки, коим уже запросто можно, после третьей-четвертой рюмашки, положить руку пониже талии.
Ну чего душе угодно – все есть!
Потом оказывается все, да не совсем. Ибо наш распорядитель уже достает откуда-то гитару, и проснувшийся захмелевший было старенький «батя» просит:
– Давай, Сережа, мою любимую! Знаете, как он поет? Ко мне в полк прибыл прямо из консерватории этой, а после прямо из аэропорта, когда дембель пришел, ко мне снова прибежал – не могу, говорит, жить без полка!
Гости переглянулись. Да уж настолько все набрались да расчувствовались, что больше вопросов по поводу статуса тамады ни у кого не возникало. Больше того, как запел он своим проникающим до самых печенок голосом: «Ой, мороз, мороз…» – многие прослезились, стали подпевать, а когда спел, полезли к нему целоваться-обниматься. Ну уважил так уважил!
Даже сам генерал Тягунов не удержался и выпил с Сережей на брудершафт. И другие члены высокой комиссии решили не отставать от начальства. Все потянулись к нему, расплескивая из своих рюмашек.
А Тягунов, которому Сережа уже как родной стал, начал показывать ему свои семейные фотографии, которые достал из бумажника.
Вот это его сын, только что закончил училище, лучший курсант. А это его молодая жена, только что поженились, на сочинском пляже, куда ездили отдыхать. Генерал жалуется:
– Ведь все дороги открыты! Нет, не хочет служить при мне, ни в какую. Желает, как его дед, армейскую лямку тянуть. Романтику ему подавай. И невестка эта… Фотомодель. Капризная, своенравная и тоже строптивая, не приведи Бог.
– А давай их ко мне! – говорит пьяненький «батя», обняв генерала за плечи. – Тут этой романтики, не говоря уж об экологии, – хоть жопой ешь! Как, Сережа, сделаем?
И опять переглядываются гости. Всесильный он, что ли, этот Сережа?
А он тем временем разглядывает невестку генерала на фото. В одном купальнике, стройная, улыбающаяся.
Едва оторвался, так засмотрелся.
– А… Да можно. Сделаем. В лучшем виде их примем…
14
Все рассыпалось на глазах. Когда мне принесли акты баллистических экспертиз, я готов был провалиться сквозь пол на глазах Славы Грязнова. Ничего похожего. То есть там и там винтовка Драгунова. И схожий почерк убийства. Но сами винтовки, из которых произведены выстрелы, – разные.
Это что же – ждать, пока снова кого-то убьют подобным образом, чтобы выявить некую закономерность? Нужно впрягаться в трудоемкую работу. Оба потерпевших были знакомы с Сергеем Горюновым. Весьма интересная деталь, но туманная. Следует прояснить ее, выяснить: отчего такое совпадение?
А тут еще прибежал Фрязин с последними новостями с перрона Курского вокзала. Оказывается, подозреваемый, то есть жилец Марии Авксентьевны, за день до убийства Салуцкого мирно беседовал с участковым милиционером и даже предъявил ему свои документы.
Хоть стой, хоть падай… Во-первых, Александр Борисович, спросим себя, любимого, отчего мы с маниакальной последовательностью, переходящей в шизофреническое упорство, числим этого дяденьку в подозреваемых? Чем он перед нами провинился? Что у нас есть на него, кроме пресловутой, хотя и знаменитой, интуиции?
Я старался не смотреть в глаза Славе. А он мне как мог сочувствовал.
– Может, допросить Горюнова? – спросил Слава. – У него вид, как будто он следующий. И не знает, где спрятаться.
– От него не спрячешься, – угрюмо сказал я. – В толпе, среди оравы телохранителей киллер его увидит и пристрелит с колокольни Ивана Великого. Неужели непонятно?
Грязнов пытливо посмотрел на меня.
– Означает ли сие, что всех предполагаемых потерпевших следует передать под опеку президента? – усмехнулся Грязнов.
– Это означает лишь то, что следует по-быстрому переговорить с Костей Меркуловым, – пожал я плечами. – Подумать, в каком направлении вести следствие. Пусть болит голова у нашего руководства.
– Так что мне делать? – спросил бедный Володя, не вовремя высунувшийся со своими новостями насчет участкового. – Продолжать поиски свидетелей? Сделать фоторобот этого подозреваемого, жильца то есть?