Эти налоги устанавливались совершенно произвольно. На других хуторах, например, они были иными.
Налоги тяжким бременем ложились на плечи и без того нищих, полуголодных иногородних крестьян. Для богатого же казачества все эти поборы были необходимы, чтобы беднота не могла стать на ноги, обзавестись своим хозяйством, чтобы зажиточное казачество всегда имело почти даровую рабочую силу.
Еще перед призывом Семена Михайловича в армию местные богатеи решили повысить налоги на выпас скота. Их требования, естественно, встретили сопротивление со стороны иногородних крестьян — решили не платить. Тогда богатеи во главе с атаманом, вооружившись саблями, пиками, плетьми и просто дубинами, отправились в степь, чтобы выгнать оттуда крестьянский скот.
Иногородние, также вооружившись кто чем мог и под руководством Михаила Ивановича Буденного, Семена Михайловича и отца Филиппа, вышли им навстречу и преградили дорогу. К вечеру пьяные казаки, которым надоело целый день торчать в поле, спровоцировали драку. Произошло кровавое столкновение, в результате которого оказались жертвы с обеих сторон. Один из крестьян был убит. Крепко досталось и хуторскому атаману Талалаеву.
Жизнь на хуторе стала совсем невозможной. Особенно начали наседать казаки на иногородних после отъезда Семена Михайловича. Промучившись два года, многие иногородние крестьяне начали покидать насиженные места и разъезжаться кто куда.
Отец Филиппа и отец Семена Михайловича решили перевести свои семьи в станицу Платовскую. Там большинство жителей составляли калмыки, и переселенцы решили, что с ними будет жить легче. Корней Новиков отправился в Платовскую и купил там у калмыков участок на две землянки с маленькими усадьбами.
В 1907 году семьи Новиковых и Буденных перебрались на новые места. Но и там жизнь была немногим лучше, чем на хуторе Литвиновка.
…Быстро бежит время в детстве — от одного события к другому. Настоящим событием для Филиппа было получение Буденными писем от Семена. Филипп уже сносно знал грамоту, и ему доверяли читать эти письма.
Из них он узнал, что Семен служит в кавалерии, что он отбывал службу в 46 казачьем кавалерийском полку и воевал сначала в Маньчжурии, а после русско-японской войны попал в Приморский драгунский полк.
Кто такие драгуны, Филипп, конечно, не представлял себе, но почему-то думал, что это всё такие же храбрецы, как и Семен, — иначе он не пошел бы к ним. Письма приходили редко: ведь полк стоял где-то у самого океана — на Востоке, да еще на Дальнем. А потом стало известно, что Семен оказался в самом главном городе — в Санкт-Петербурге и учился там на инструктора, чтобы затем обучать верховой езде молодых солдат, таких же крестьян, каким он был сам.
Наконец наступило и промчалось лето 1913 года. Последнее мирное лето юности Филиппа. За тяжелой батрацкой жизнью он и не заметил этого. Встать с петухами, кое-как ополоснув лицо, на ходу съесть кусок хлеба, второй ломоть и пару горячих картофелин под рубашку — и на хозяйский двор. Работа не ждет. Не успели покончить с сеном — поспела пшеница. Не свезли ее еще всю на двор, а хозяин уже опять торопит: давай быстрей молотить, пошевеливайся, не зевай. А чуть не так, дают в зубы, а то и кнутом по спине. Обижаться не смей.
Тяжелое, ох и тяжелое это было время! Вернется Филипп затемно от хозяина домой, как сноп свалится и забудется тяжелым сном. А тут уже и новое утро, новая каторжная работа, работа на тех, кто и так не знает, куда свое, нажитое чужими руками, богатство девать.
«Почему же это так? — думал Филипп. Одни с жиру бесятся, а другие от работы с ног валятся?»
Спросил отца.
— Погоди, Филипп, еще немного, — ответил отец. — Вот Маню, сестру, выдадим замуж, все чуток полегчает.
Свадьба сестры запомнилась Филиппу очень хорошо, и вот почему. В памяти сохранилось хмурое осеннее утро. Зарядивший еще с ночи мелкий ровный дождик закрыл мокрой серой пеленой все вокруг. Филипп стоял у тына и глядел на дорогу. Вдруг замечает — по дороге, чуть не вскачь, мчится лошадь в упряжке. На подводе кто-то незнакомый привстал. «Кому бы это быть?» — думает Филипп. А подвода все ближе и ближе…
— Ой, да ведь это же дядя Семен! Дядя Семен вернулся! — кричит Филипп неизвестно кому и бежит в землянку сообщить об этом своим.
Когда он опять выскочил на улицу, Семен Михайлович уже стоял у своего порога и по очереди обнимал высыпавших ему навстречу братьев, сестер, мать и появившегося в дверях отца.
Филипп бросился к Семену Михайловичу.
— А это кто? — спросил Семен.
— Так это же я!
— Новикова Корнея сынок, — отвечает отец Семена Михайловича.
— Ну и ну! — смеется Семен и протягивает Филиппу руку. — Вот, брат, вырос-то… и не узнать.
— Так ведь лет сколько прошло, Семушка, — говорит мать Семена Михайловича. — Почитай, десять годков дома не был. — И она опять обнимает своего сынка, счастливо смеясь и плача одновременно.
— Ну, мать, будет, будет, — смеется Семен Михайлович, — и так под дождем весь измок. Веди-ка в хату, я ведь здесь еще не был.
— Да как же ты землянку-то нашу отыскал?
— А язык на что человеку дан?
Семья Буденных большая, не иголка, не затеряется в сене…
И вот у Новиковых свадьба. Первыми гостями на ней была, конечно, семья старого соседа, Буденного. Пришел и Семен Михайлович, одевший для такого случая парадную форму старшего унтер-офицера Приморского драгунского полка.
В блестящих сапогах с начищенными шпорами, в ладно сидящем мундире, обшитом желтым галуном, Семен Михайлович казался особенно красивым.
Своим видом Семен Михайлович в тот вечер затмил всех, даже молодых. Филипп все время старался быть поближе к нему, стремился не пропустить ни одного слова из его рассказа. Как и раньше, в хуторе Литвиновка, Семен Михайлович быстро овладел всеобщим вниманием. Он по-прежнему блеснул своим умением как-то особенно легко и ловко танцевать, задушевно играть на гармонике. Когда молодежь уставала, танцы и песни прекращались, пожилые гости подсаживались к Семену Михайловичу и требовали от него рассказов о «царской службе», о войне с японцами, о петербургской жизни.
И в другие вечера собирались старики послушать рассказы Семена Михайловича.
У Новиковых в землянке полумрак. Мать, собрав оставшуюся от ужина посуду, дремлет. За столом трое: отец Семена Михайловича, он сам и отец Филиппа. Говорят почему-то тихо. Филипп сидит на лавке у окна и прислушивается.
— Начали мы после войны с японцами, — говорил Семен Михайлович, — у себя в казармах маленькие печатные и написанные рукой листочки находить… Начальство обыск начинает: все перетрясут, в каждую щелку заглянут. А утром глядь — эти бумажки, прокламациями называются, опять будто сами собой появляются. Просто чудо какое-то…
— А что же это за про-кла-ма-ции такие? — выговаривает по слогам новое для него слово отец Филиппа.
— Ну там все написано, как что, по совести… Почему войну царь проиграл, почему народ бедствует, что солдат должен делать. Один такой листок, помню, кончался так: «Земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает…»
— Это как же понимать?
Оба старика насторожились.
— Да ведь так и понимать, — вновь ухмыляется Семен Михайлович. — Скажем, земля принадлежит моему купцу Яцкину, а работали на ней я да такие вроде меня безземельные. Вот Филипп на этой земле теперь горб набивает. А разве это дело?
— Что и говорить! — оживился Корней Михайлович Новиков. — Возьми наших богатеев. У них тысяча десятин, они на ней не работают. А ты поди сунься на эту землю? Убьют и глазом не моргнут.
— Слышь-ка, Семен, а в тех про-кла-ма-циях не говорится, как те слова о земле в дело употребить? — спросил Корней Михайлович.
— Говорят… — неопределенно отвечает Семен Михайлович. — Ну, батя, до дома пошли, засиделись мы…
С приездом Семена Михайловича в станицу жизнь Филиппа пошла веселей. Он вновь обрел своего взрослого друга, далекого друга детства. Только теперь разница в летах стала казаться меньшей, и «бесстрашный атаман» стал еще ближе. За эти годы Филипп повзрослел, детское обожание уступило место чисто товарищеским отношениям, какие существуют в дружных семьях между старшим и младшим братом.
