— Трудно поверить…

— Пока рано. Чуть подправим линию носа и скул, не сильно, чтобы основные черты лица сохранялись узнаваемыми. Немного перманентного макияжа, пусть губы, ресницы и брови станут чуть ярче. Теперь фигура… Готово!

Мисс Стивен кружится на мониторе нагая, на неё лишь бикини и босоножки на шпильках. Заставляю её потанцевать, продемонстрировать гибкость стана, давно утраченную. Отдам должное, в этой женщине было что-то привлекательное и без коррекции… Сорок лет назад.

Оригинал таращится на свою омоложённую копию натуральной величины, не моргая, слово веки уже натянуты. Приходит время контрольного выстрела. По соседству с топ-моделью вырастает полуобнажённая мисс Стивен из настоящего, готовая выбросить белый флаг перед наступающей старостью.

— Нет… — она закрывается от оглушающего контраста двух фигур. — Да… Да!

Терпеливо жду. Женское «да» и женское «нет» чаще всего означает вещи, мужчине недоступные. Вот когда слова прописаны в контракте, не допускающем двусмысленного толкования, снабжены подписями и банковскими гарантиями…

— Да, я согласна! Но с кем бы ещё поговорить о скидке?

С лёгким сердцем спроваживаю её к мистеру Чандрагупта и обнаруживаю повторно в своём кабинете через полчаса, за время её апелляции к живому богу успел подписать контракт с супружеской парой. Мисс Ти-Ви пребывает в слезах и в расстроенных чувствах.

— Он сказал «нет»!

— Сожалею. Утверждённая в контракте цена — наименьшая из возможного.

Она машет сморщенной лапкой и извлекает из крошечной сумки бумажную салфетку. Что же, женские сопли и слёзы составляют элемент моей работы.

— Я спросила — если мне восстановят яичники, могу ли иметь детей. Он сказал — нет!

Краем глаза просматриваю досье. В прежней жизни ей обзавестись потомством было недосуг. Но каков лентяй! Даже здесь уронил своё веское «нет», рискуя сорвать контракт.

— В пределах моих возможностей обеспечить, чтобы репродуктивная функция возобновилась. На цене это не отразится.

— О, правда не отразится? Мистер Мерз, не знаю, как и благодарить… Хотя — знаю. Когда я помолодею до двадцатилетней, обязательно вас навещу!

Я должен воскликнуть — люблю эту работу! Молчу. И вслух, и про себя — не издаю никаких восторженных кличей. Мне противно. Пусть не застал СССР с кое-какой, но всё же бесплатной медициной. В России и за бесплатное лечение, и за входящее в страховку всегда приходилось отстёгивать. Но что-то осталось от старых предрассудков. Жизнью и здоровьем нельзя торговать, тем более так бессовестно наживаться, как Корпорация.

Провожаю угасшую звезду до приёмной и вдруг замечаю быстрый взгляд, брошенный в сторону Кэт. Не гарантирую стопроцентную достоверность, но было в том взгляде примерно такое: «Вот пройду процедуры и буду выглядеть лучше тебя, замарашка. При этом останусь богатой и успешной, а ты сгниёшь в секретаршах…»

Мои интеллигентские рефлексии тотчас испаряются. Следующую посетительницу я развожу на деньги со всей пролетарской ненавистью. Мне и на министерской должности даже близко не скопить столько, сколько оставил ей папа-сенатор.

Пакистанский кризис застаёт меня в Либервиле. С умным видом разбирающегося во всём на свете человека я созерцаю последние штрихи по превращению круизного лайнера в офф-шорный госпиталь «Бангоран». По правде говоря, в судостроении и в медицине смыслю на уровне более чем поверхностной эрудиции. Проблемы вскрывают специалисты, докладывают, получают втык по поводу недостатков и мчатся их исправлять. Но по традиции большое начальство в моём воплощении обязано лично ступить на палубу, ковырнуть ногтем краску, задать уйму интеллектуальных вопросов типа: что там сверху торчит? А, это мачта… Почему про мачту мне не докладывали? Непорядок! Разобраться и наказать. Во-о-от. Теперь все знают, что начальство бдит и не спускает огрехов, руководящий долг исполнен.

Камалла впервые включает камеру на смарте. Выгоняю корабле-медицинскую толпу и уединяюсь на мостике. Честно говоря, мне приятно видеть её лицо. В той нашей встрече было что-то… настоящее. Я живу в исключительной фальши, и на работе, и в досуге. Засланец российской разведки? Уже ни в малейшей мере. Истёртый винтик государственной машины.

— Наш разговор никто не слышит?

— Сейчас… — убираю громкость на минимум и прижимаю труду плотно к уху. На судне, пока не закончена реконструкция, царит редкостный, чисто африканский бардак. Надеюсь, никто не спрятался под завалом из неустановленного оборудования, посему вероятность подслушивания снизилась до пренебрежимо малой величины. — Да?

— Ты мне нужен в Вашингтоне.

— Тебе или государству?

Рассерженно хмыкает.

— Федерации. Что касается меня, переговорим при встрече.

— Ясно. Что за срочность?

— За новостями следишь? В Пакистане государственный переворот!

— К нам это имеет отношение?

Она шипит рассерженной коброй, увидавшей мангуста.

— Ты специально меня выводишь? Самое прямое! Исламская страна с ядерным оружием попадает в руки радикалов!

— Ну, мы тоже — исламская страна. Если не считать отдельных кефиров типа Министра здравоохранения.

— Кафиров, — машинально поправляет Камалла. — Неверных на востоке зовут «кафир». Или «гяур». Отец не захочет иметь с радикалами ничего общего. Он — за цивилизованный ислам, против религиозных фанатиков.

По-моему, в Бога можно верить только вопреки логике. То есть — фанатично. Знание о существовании мира мёртвых, кстати, не вписывается ни в одну из главных религий, во всех священных книгах загробное существование описано иначе. Мой покойный французский друг, праведник из праведников, уже давно бы вкушал или близость к Христу, или ласки райских гурий, ежедневных девственниц, не глядя на столь же ежедневную дефлорацию. Хотя он не последователь Мухаммеда, поэтому гурии свободны.

— Продолжай.

— Недавно в любой критической ситуации к точке напряжённости плыл американский флот, где морпехи наводили свободу и демократию.

— Ну и пусть плывёт. Если Биг Босс не собирается садиться с ними за дастархан и славить Пророка, он и ракет исламистам не даст. Так что у твоих друзей-демократов руки развязаны. И «Томагавки» — тоже.

— Ты не хочешь задуматься. Именно мы дали мусульманским народам надежду защищать их от крылатой смерти. Отцу не удастся отсидеться в стороне. Тут или-или. Кто не с нами, тот против нас.

О, девочка знает большевистские лозунги?

— О'кей, проблема налицо. Я причём?

Камалла непривычно долго молчит. Если бы говорили по мобилке и по роумингу, как во времена моей молодости, каждый её вздох стоил бы доллар.

— Нужно договариваться с американцами.

— Вперёд! У вас есть целый посол, есть настоящий Министр иностранных дел, попутного ветра!

— Они не могут! Точнее — не хотят. Только исполняют команды, падающие сверху.

Твою ж налево… А Камалле нужен бунтарь-Чегевара, готовый плыть против течения. И никого лучше она не нашла.

— Видишь ли, бесценная. Биг Вождь последнее время ко мне не прислушивается. За год лицезрел его только раз, из верноподданно внемлющей толпы. Я отдалён от венценосного тела. Так что мне остаётся лишь исполнять команды.

Первый раз за весь разговор у неё проскакивает тень веселья.

— Послушный ты наш… Чандрагупту объехал на кривой кобыле.

— Мне лестно, что слухи о моих подковёрных манёврах докатились до округа Колумбия. И?

— Я как старшая дочь заставлю его выслушать. А ты сможешь найти аргументы. Мы должны менять внешнюю политику в корне!

Ага, мои прошлогодние фантазии. Чтобы сместить США с поста жандарма планеты нужно сначала немного посотрудничать с уходящим в отставку жандармом? Подрастерял я энтузиазм, чесслово.