Поскольку она говорила правду, Мойше решил изменить тактику и сказал:

— И тем не менее, наш народ лучше живет при ящерах, чем при нацистах.

— Да, главным образом, благодаря тебе, — сердито заявила Ривка. — И что ты за это получил? Твоя семья погребена заживо! — В ее голосе прозвучали такой гнев и горечь, что Ревен расплакался.

Утешая сына, Мойше про себя поблагодарил его за то, что он положил конец их спору.

После того, как они с Ривкой успокоили малыша, Мойше осторожно проговорил:

— Если ты считаешь, что так будет лучше, полагаю, вы с Ревеном можете выйти наверх. Вас знает не так много людей. С Божьей помощью пройдет достаточно времени, прежде чем вас предадут. Любой, кто захочет выслужиться перед ящерами, сможет меня заложить. Или какой-нибудь поляк — просто потому, что ненавидит евреев.

— Тебе прекрасно известно, что мы так никогда не поступим, — вздохнув, ответила Ривка. — Мы тебя не оставим. Ты совершенно прав, тебе подниматься наверх нельзя. Но если ты думаешь, что нам здесь очень даже неплохо, ты самый настоящий болван.

— Я не говорил, что нам тут хорошо, — подумав немного и стараясь припомнить, не сказал ли он в действительности чего-нибудь такого, проговорил Мойше. — Я только имел в виду, что все сложилось не так уж плохо.

Нацисты могли отправить варшавское гетто, целиком, в Треблинку или в Аушвиц — другой лагерь смерти, строительство которого они как раз заканчивали, когда прилетели ящеры. Мойше не стал напоминать об этом жене. Есть вещи настолько страшные, что их нельзя использовать в качестве аргумента даже во время ссоры.

Они прекратили спор и уложили сонного Ревена спать. Значит, и самим нужно ложиться. Заснуть, когда малыш бодрствовал и резвился в тесном бункере, не представлялось возможным.

Шум сначала разбудил Ривку, а потом и Мойше. Ревен продолжал мирно посапывать, даже когда его родители сели в постели. Они всегда пугались, если в подвале квартиры, под которой находился их бункер, раздавались слишком громкие звуки. Время от времени приходили борцы еврейского сопротивления, возглавляемого Мордехаем Анелевичем, и приносили семейству Русси свежий запас продуктов, но Мойше всякий раз опасался, что вот сейчас за ними, наконец, явились ящеры.

Бум, бум, бум!

Грохот наполнил бункер. Русси вздрогнул, Ривка сидела рядом с ним, поджав губы и глядя широко раскрытыми глазами в пространство — лицо, превратившееся в маску ужаса.

Бум, бум, бум!

Русси поклялся, что так просто врагам не сдастся. Стараясь не шуметь, он выбрался из кровати, схватил длинный кухонный нож и загасил единственную лампу — бункер мгновенно погрузился во мрак, чернее ночи, царившей наверху.

Бум, бум, бум!

Скрежет, штукатурная плита, прикрывавшая дверь, снята и отброшена в сторону. Бункер запирался изнутри. Впрочем, Мойше знал, что задвижка не выдержит, если кто-то решит ее сломать. Он поднял над головой нож. Тот, кто войдет первым — предатель еврей или ящер — получит сполна. Это Мойше себе обещал.

Однако вместо того, чтобы услышать, как по двери колотят ноги в тяжелых сапогах, или ее пытаются открыть при помощи тарана, Русси различил взволнованный голос, обратившийся к нему на идише.

— Мы знаем, что вы внутри, ребе Мойше. Откройте эту вонючую дверь.. пожалуйста! Нам нужно увести вас отсюда прежде, чем явятся ящеры.

Обман? Ловушка? Мойше инстинктивно оглянулся на Ривку, но он же сам погасил лампу.

— Что делать? — тихо спросил он.

— Открой дверь, — ответила она.

— Но…

— Открой, — повторила Ривка. — Никто из компании ящеров не смог бы так выругаться.

Утопающий всегда готов ухватиться за соломинку. Но какая же она тонкая и ненадежная! Сломавшись, поранит не только ладонь Мойше. Но разве он в состоянии долго сдерживать тех, кто находится за дверью? Неожиданно Мойше сообразил, что им совершенно ни к чему его арестовывать. Враг ведь может просто начать стрелять в дверь из пулемета… или поджечь дом — и они все сгорят заживо. Мойше разжал пальцы, кухонный нож со звоном упал на пол, и, спотыкаясь в темноте, подошел к двери, чтобы ее открыть. Один из евреев, стоявших на пороге, держал в руках масляную лампу и пистолет. Тусклый свет фонаря ослепил Мойше.

— Долго же вы возились, — проговорил один из парней. — Пошли. Нужно спешить. Один болтун распустил язык, где не следует, здесь скоро будут ящеры.

Русси ему поверил.

— Возьми Ревена, — крикнул он Ривке.

— Сейчас, — ответила она. — Он еще не совсем проснулся, но все будет хорошо, мы идем… правда, милый?

— Куда? — сонно спросил Ревен.

— Уходим отсюда, — ответила Ривка, больше она все равно ничего не знала. Однако этого хватило, чтобы малыш окончательно проснулся и выскочил из кровати с воплем восторга. — Подожди! — вдруг вскричала Ривка. — Ботинки надень. По правде говоря, нам тоже не мешало бы обуться. Мы спали.

— В половине девятого утра? — спросил парень с лампой. — Я бы тоже не отказался. — Впрочем, подумав немного, он добавил: — Только не здесь, пожалуй.

Мойше забыл, что он в одних носках. Натягивая башмаки и завязывая шнурки, он спросил:

— Мы успеем собрать вещи? — Книги на полках стали для него чем-то вроде родных братьев.

Другой еврей с немецкой винтовкой на плече, нетерпеливо переминавшийся с ноги на ногу возле двери, покачал головой и ответил:

— Ребе Мойше, если вы еще немного помедлите, вам уже не нужно будет никуда спешить.

Подвал с низким потолком показался Мойше просторным. Когда они поднимались по лестнице он довольно быстро начал задыхаться — сидя в бункере, Русси не особенно занимался физическими упражнениями. От серого свинцового света начали слезиться глаза. Мойше принялся отчаянно моргать и щуриться. После того, как они столько времени провели в помещении, где горели лишь свечи и масляные лампы, даже слабый дневной свет причинял страдания.

И вот они вышли на улицу. Черные тучи скрывали солнце, грязный мокрый снег заполнял канавы, воздух казался почти таким же спертым и тухлым, как и в бункере, который они только что покинули. И все равно Мойше хотелось раскинуть руки в стороны и пуститься в пляс — так он был счастлив. Ревен, точно жеребенок, метался и скакал вокруг них. Ему, наверное, представлялось, что они провели под землей целую жизнь — ведь дети воспринимают время совсем не так, как взрослые. Ривка уверенно шагала рядом с ним, но ее бледное лицо светилось счастьем и легким недоумением…