Возможно, Людмила стала жертвой собственной наивности, но она уже и так сказала достаточно, и Шолуденко мог без проблем разрушить ее жизнь, если бы это входило в его намерения.

— Ужасно, что наше правительство заслужило ненависть такого огромного количества людей, — проговорила она. — У любого правящего класса есть враги, готовые его предать, но так много…

— Да, ужасно — правильное слово, — сказал Шолуденко. — Но ничего удивительного тут нет. — Он начал загибать пальцы, совсем как ученый или политрук. — Вот смотрите, товарищ пилот: сто лет назад в России царили феодальные порядки. И соответствующие средства производства. Даже когда произошла Великая Октябрьская Социалистическая Революция, капиталистические отношения были у нас развиты гораздо слабее, чем в Германии или Англии. Вы со мной согласны?

— Согласна, — сказала Людмила.

— Отлично. Подумайте, какое огромное значение имеет данный факт. Неожиданно произошла революция — в мире, который ее ненавидел, в мире, готовом ее растоптать при первой возможности. Вы еще слишком молоды, чтобы помнить, как на нас напали японцы, американцы и британцы, но вы наверняка учили историю в школе.

— Да, но…

Шолуденко поднял вверх палец.

— Дайте мне закончить, пожалуйста. Товарищ Сталин понимал, что нас уничтожат, если мы не сможем выпускать столько же товаров, сколько наши враги. Мы должны были убрать с нашего пути все, что мешало достижению великой цели. Вот почему мы заключили с гитлеровцами пакт: Советский Союз получил два мирных года, а Финляндия, Прибалтика, Польша и Румыния послужили для нас щитом, когда гитлеровские захватчики все-таки развязали войну.

Шит пал в первые недели наступления фашистской Германии. Многие народы аннексированных Советским Союзом территорий перешли на сторону Германии и выступили против СССР, что яснее любых слов доказывало, насколько их радовала необходимость подчиниться коммунистическому режиму.

Шолуденко говорил вполне разумные вещи. Без серьезного, безжалостного сопротивления революция рабочих и крестьян потерпела бы поражение от сил реакции, как во время Гражданской войны, так и от рук Германии.

— Несомненно, Советское государство имеет право и обязано выжить, — сказала Людмила, и Шолуденко кивнул, соглашаясь. Однако летчица продолжала:

— Но разве государство правильно поступает, используя методы, которые вынуждают людей предпочесть жестоких фашистских захватчиков своим собственным согражданам?

Людмила еще не оправилась после крушения своего самолета, иначе она никогда не стала бы вести себя так глупо в присутствии человека, который мог оказаться офицером НКВД, даже учитывая, что говорили они «абстрактно». Она оглядела поля вокруг, никого. Если Шолуденко попытается ее арестовать… ну, в кобуре на поясе у нее есть пистолет. С товарищем Шолуденко произойдет несчастный случай. На войне всякое бывает. А его драгоценные снимки она доставит кому следует.

Если Шолуденко и собирался ее арестовать, вида он не подал.

— Вас можно поздравить, товарищ пилот, — сказал он. — Большинству такой вопрос никогда не пришел бы в голову. — Такой вопрос мало кто решился бы задать, но это уже другое дело… Ответ — «да». Вы же наверняка изучали диалектику?

— Конечно, — сердито сказала Людмила. — Исторический прогресс является результатом единства и борьбы противоположностей, в результате которой возникает антитеза, а борьба возобновляется.

— И еще раз примите мои поздравления — вы прошли прекрасную подготовку. На дороге исторического прогресса мы находимся в одном шаге от коммунизма. Вы сомневаетесь в том, что идеи Маркса будут претворены в жизнь уже нашими детьми, или, в самом крайнем случае, внуками?

— Не сомневаюсь… если нам удастся выстоять, — ответила Людмила.

— Вот именно, — так же сдержанно согласился с ней Шолуденко. — Я уверен, что, в конце концов, мы бы победили гитлеровцев. Ящеры — совсем другое дело. Ученые, занимающиеся законами коммунистической диалектики, все еще не могут решить, к какому классу их отнести. Товарищ Сталин не высказал своего мнения по данному вопросу — пока. Но мы сейчас говорим о другом — вы могли бы задать свой вопрос, даже если бы ящеры не прилетели на Землю, верно?

— Да, — согласилась Людмила, отчаянно жалея, что ввязалась в опасную дискуссию.

— Если мы расстанемся с надеждой на то, что наши потомки будут жить при коммунизме, — сказал Шолуденко, — это будет означать, что силы реакции оказались сильнее сил прогресса и революции. Все, что мы делаем, чтобы избежать такого исхода, оправданно. А то, что кое-кому приходится страдать

— что же, тут ничего не поделаешь.

Все, чему Людмилу учили в школе, говорило за то, что логика его рассуждений абсолютно верна, даже несмотря на то, что она противоречит здравому смыслу.

Людмила знала, что пора остановиться; Шолуденко продемонстрировал гораздо больше терпимости, чем она могла от него ждать. Однако она спросила:

— А что если, стараясь сделать так, чтобы чаша весов перевесила в нашу сторону, мы поведем себя настолько грубо, что она просто перевернется?

— Риск, который мы должны принять во внимание, — ответил Шолуденко.

— Вы член партии, товарищ пилот? Вы приводите серьезные доводы.

— Нет, — проговорила Людмила. Понимая, что итак зашла уже слишком далеко, она осмелилась сделать еще один шаг. — А вы, товарищ… вы из Комиссариата внутренних дел?

— Да, вполне возможно, что я из НКВД, — спокойно сказал Шолуденко. — Я могу быть кем угодно, в том числе и офицером Службы безопасности. — Шолуденко внимательно посмотрел на Людмилу и заявил: — Нужно быть очень храбрым человеком, чтобы задать такой вопрос.

Он сказал даже больше, чем намеревался, и Людмила ответила, осторожно подбирая слова:

— Все, что произошло за последние полтора года, заставляет задуматься над тем, что истинно, а что — нет.

— Не буду с вами спорить, — согласился Шолуденко. — Но давайте вернемся к вопросам, более важным, чем моя скромная персона — диалектика заставляет меня верить в то, что наше дело, в конце концов, победит. Мы разобьем даже ящеров.