В комнате за открытым окном молчали. Послышался треск, хрипение. Славкин отец настраивал приемник. Он ловил отголоски остывших гроз. Они врывались со свистом в комнату. И, наверно, Славкиному отцу они были сейчас нужнее самой прекрасной музыки. Он сказал:

– Ты, Славка, не пойми плохо. Я очень хотел зайти к маме. Но есть в людях нечто такое, что мешает им делать простые поступки. Бывают такие обстоятельства. Я говорил с нею по телефону.

– Она не хочет, чтобы ты помогал ей, и не приедет.

– Да, – ответил Славкин отец и, словно спохватившись, принялся оправдывать маму. Он говорил: – Когда мы злы, люди кажутся нам хуже, чем они на самом деле. На всё нужно время…

Варька уловила в его словах недосказанность. Он не договаривал из боязни причинить Славке боль. Славка, наверно, тоже почувствовал это. Он сказал тихо:

Мы на неё не в обиде… Нам ведь с тобой хорошо.

– Да… – ответил отец.

Варька пошла по хрустящим ракушкам. Села на скамейку у двери.

– А я дура дурой, – шептала она.

Дверь отворилась скрипнув, Старик Власенко пропустил мимо себя Варькину бабушку.

– Мы уже старые, Ольга.

На порог вышла бабка Мария, медленная и задумчивая, как течение лесной реки. Варька всегда робела перед этой старухой.

– У тебя ребятишки, – сказала бабка Мария. – Им жить нужно. В мою хату ступайте. Петро её подлатает, руки у него ловкие.

Варька почувствовала, что не нужны сейчас бабке её независимая осанка и гордость. Бабке нужно именно то, что сейчас происходит. Бабка хочет добра и прощения. Но по упрямой привычке бабкины плечи были откинуты назад. Подбородок приподнят, но он дрожал.

– До свидания, – сказала она. – Дай вам бог…

Варька испугалась, что бабка обмякнет сейчас, что кончатся у неё силы. Она подошла, коснулась плечом бабкиной руки.

Только на другой улице бабка закачалась на ослабевших ногах.

Голова упала на грудь. Плечи опустились, ссутулилась сухая спина, в пояснице надломилась. Бабка почти упала на придорожную траву.

Она вытащила из кармана деньги. Выронила на колени. Посмотрела на Варьку пустыми, как высохшие колодцы, глазами.

– Я в него из обреза стреляла, – прошептала она. – Когда он Серафину из степи привёз. Насмерть хотела.

Варька сидела рядом с бабкой, кусала травину.

– Из обреза стреляла, – шептала она вслед за бабкой. Она видела мучительно близко перед глазами Васькин лоб, рассечённый камнем, и широкий, настежь растворённый взгляд.

Бабка бормотала:

– Я же чувствовала, как сила из меня уходит, будто кровь из раны течет. Я ж оправдаться перед собой хотела. Как оправдаться? Себя обвинять? Нет. Проще всех презирать. Только я, мол, одна человек.

Варька посмотрела на свои потёртые, пропыленные вельветовые брюки. «Что ли, платье надеть?» – подумала она, покраснев.

Из бабкиных глаз текли слёзы. Они оросили шершавые бабкины щёки. Пробрались на шею.

– Я, Варька, была… – бабка поймала слезу губами, растёрла её, соленую, на губах. Сказала, захлебнувшись поздним отчаянием: – Стерва я была, Варька. Раскричала я свою жизнь. Прогорланила, проплясала с кем хочешь. Я, Варька, и в Румынию уходила. И с гайдамаками…

Бабка подалась вперёд, хватила Варькины руки и принялась целовать их, вымаливая прощение за грехи, которых Варька не знала и не желала знать.

Она понимала: бабка говорит правду, но запоздалая правда ранит людей хуже лжи. Варька взяла бабку за плечи, заставила встать. И вдруг побежала, словно боялась, что бабкины цепкие руки снова подомнут её под себя.

Варька бежала домой. Со всех улиц ей навстречу бежали люди. Варька ловила обрывки радостных разговоров:

– Флотилия на подходе… Митинг будет.

– Никола, ты негритянок видел? Не горюй, повидаешь.

– Смотри, сколько народу валит… Фло-ти – или – я!.. Булыжник на улицах белый, словно лужёный. Тень от деревьев, как чёрная топь.

Варька прибежала домой – отца нет, наверно, сидит у соседки Ксанки, обсуждает свою дальнейшую долю. Он всегда ходит к ней, чтоб набраться характера. А может быть, побежал со всеми на берег. Пашка и Петька сладко дышали, прижавшись друг к другу лбами. Ветер гнёт большие деревья, ломает даже, а эта трава дышит себе и толстеет. Варька закрыла их простыней, прижалась щекой к их крутым лбам. На них были тесные, насквозь простиранные рубахи. Наверно, у всех ребят одежда либо велика, либо тесна, потому что очень короток срок, когда она бывает им впору.

Варька надела платье с цветочками, которое батька купил ей на день рождения. Вышла на улицу и побежала на берег, куда все бежали. Кто-то преградил ей дорогу. Варька ткнулась с разбегу в прохладный душистый шёлк. Подняла голову. Ей улыбалась учительница Сима Борисовна.

– Варька, – сказала она, – я только что из Одессы. Я тебя поздравляю… Тебе нужно ехать в Одессу… Куда ты бежишь?

– Я ищу Василия. Я ему голову камнем пробила. – Варька отодвинулась от Симы Борисовны.

– Варька, тебе нужно в Одессу ехать! – крикнула Сима Борисовна. – В музыкальное училище. Я даже насчёт интерната договорилась.

Её слова глухо проникали в Варькино сознание. «Зачем мне теперь пианино, – подумала Варька, – в училище, наверно, их сколько хочешь».

Люди бежали на берег. Их становилось всё больше и больше. Ступив на прибрежный песок, девушки снимали туфли с острыми каблуками.

У самой воды, давя сухой камышовый плавник, ходили мальчишки. Они говорили: «Аффрика». В этом слове была вся их несчастная доля – ждать и взрослеть. Девчонки сидели на пирсе. И без конца повторяли: «Омары, ом-мары», – осязая у себя на ладонях тёплый жемчуг и красные нити коралловых бус.

Из колхоза пришёл грузовик, обтянутый кумачом. В кузове стояли председатель и старик Власенко – грудь в орденах.

Васька помахал старику рукой. Дед не заметил его. Он смотрел в море. Уже было известно, что он заступит капитаном на сейнер «Двадцатку», поскольку все молодые уйдут в африканские воды. Васька уселся на перевернутую лодку-каюк.

Рядом с ним кто-то сел осторожно. Васька обернулся – Варька. Веки у неё вздрагивают. Она всё время пытается сунуть руки в карманы, для безразличия. Но карманов нет – на Варьке шёлковое с цветочками платье.

– Я в Одессу поеду, – сказала она.

Васька не ответил. Варька облизала губы.

– Я в Одессу поеду, – повторила она. – В музыкальную школу. Буду жить в интернате…

Васька спросил быстро:

– Мне напишешь письмо? – и уставился в землю. – Я тебе адрес дам.

Прибежал Славка. Заорал:

– Ура! Флотилия!.. – Сел между Варькой и Васькой. Посмотрел на обоих по очереди и тихонько слез. Отошел к воде.

– Вы тоже хотите в Африку убежать? – услышал он вопрос. Проворчал:

– А тебе что?

– А у нас все мальчишки хотят бежать. Сухарей насушили. – Голос был грустный и мудрый. Славка посмотрел. На песке сидела девчонка Нинка.

– Только все не поместятся, – вздохнула она.

По берегу у самой воды ходили мальчишки. Может быть, триста мальчишек. Может быть, больше.

– Ну и убегу, – сказал Славка. И подумал с обидой: «Ну и пускай они вместе сидят. Пускай обнимаются. Я один буду. Спрячусь на корабле, в самую глубину, и всё».

Но Славка знает, что не залезет он на корабль, потому что для него сейчас эта затея пустая. Нет в рыбацкой флотилии Славкиного корабля. Но он придёт, придёт обязательно, нужно только знать его имя и не ожидать, открыв рот, а изо всех сил топать ему навстречу.

Флотилия двигалась от горизонта. Она была небольшая. Того, кто ожидал увидеть море, забитое парусами, постигло разочарование. Только на один миг. Рыбацкие новые корабли шли фронтом.

Корабли бросали свет на воду: красный, зелёный, жёлтый. Отражения огней тонули и поднимались со дна живыми гибкими стеблями. Море проросло невиданным лесом.