Потом она сказала мне, что я сволочь, и ушла домой, а я покрутился еще немного перед ее домом и также ушел.

А через несколько дней неожиданно вызвали меня к директору школы. Это был высокий мужчина с большими красными ушами, из-за них он получил кличку «Лопух». Он долго беседовал со мною о самых различных вещах, а потом спросил:

— Почему это вы, Мельников, не раскрываете свою душу?

Я почувствовал в этом вопросе какой-то пугающий намек, растерялся и, преодолевая робость, ответил:

— Вам, как коммунисту, должно быть известно, что души нет, это просто свойство материи…

— Без родителей не приходи, — внушительно сказал директор. — А сейчас собирай книжки — и марш домой.

Потом было пионерское собрание. Меня спросили, как меня принимали в пионеры. Я рассказал, что в пионеры меня принимали в воинской части, что мы присвоили звание почетного пионера командиру этой части, а пионервожатый заметил:

— Вы нарушили свою клятву, Мельников, вы уже тогда лгали тем красноармейцам, перед которыми читали свою пионерскую присягу, вы уже тогда лгали тому командиру, наверно заслуженному большевику, которого вы произвели в почетные пионеры. Мне стыдно за вас…

— Этот большевик был мне отцом, — сказал я. И пионервожатый тотчас же сказал:

— Тем хуже, тем хуже…

А когда в класс вошла она, у меня захватило дыхание. До последнего мгновения я не верил, что это она все рассказала директору школы. Теперь сомнений не оставалось.

Она была всегда хорошей ученицей, у нее была хорошая память, отличная память, и она ничего не забыла, а потом, когда она гордо откинула назад свою красивую голову и сказала, что я сволочь, пионервожатый спросил:

— Она вам сказала это тогда, вечером?

И я подтвердил, что да, сказала.

— Так вот, — заявил директор, — если бы не сказала, то на этой скамье сидели бы и вы и она.

Я, правда, не сидел на скамье, я сидел за партой, подтащенной к доске ближе, чем другие парты, но понял, что это была скамья…

Дома все были в ужасе. «Мальчишка, сопляк, влюбился! Этого еще не хватало! Мы все в анкетах ручаемся, что не имеем среди родственников „врагов народа“, а он?!» Директор школы заявил, что меня переведут в спецдетдом, но не исполнил своего обещания: неожиданно его самого забрали. Я отделался далеко не «легким испугом».

А жизнь продолжалась. И весна следовала за весной и приносила с собой волнения экзаменов, и радость каникул, и первое в году купание, когда после экзаменов мы все отправлялись прямо к Днепру, а вечером обследовали сады в поисках еще не сорванной сирени; утром внимательно осматривали ее душистые цветы, а когда находили цветы с пятью лепестками, то немедленно их съедали. Это приносило счастье.

В классе появился культ «трех мушкетеров». Нашелся Портос, самый крупный мальчишка в нашем классе, который на все, что ему ни говорили, сопел носом и говорил: «Фу-у-у-у, глупо!», и класс повторял за ним хором:' «Фу-у-у, глупо». Все остальные претендовали на роль Д'Артаньянов. И вдруг это увлечение получило вполне реальную почву: при городском управлении физической культуры была организована студия фехтования.

В маленькой комнатке на Баррикадной улице собирались Д'Артаньяны со всего города. С каждым днем их становилось все больше и больше, и занятия пришлось перенести на стадион.

Нас тренировал бывший чемпион Украины Белокопытов. Могучий и веселый, сам страстно влюбленный в свое нелегкое искусство, он самозабвенно тренировал свою ватагу. С какой неподдельной радостью командовал он по утрам: «Первые номера… Коли!.. Вторые номера… Коли!» И сотня шпаг сверкала в свежем утреннем воздухе, соревнуясь в блеске с красавцем Днепром, безмолвно катившим свои волны как раз под нами. Наш учитель особенно отличал одного мальчишку, тот когда-то уже занимался в другой студии, и его шпага мгновенно находила уязвимое место в защите любого из нас. Этого было достаточно, чтобы между нами вспыхнула непримиримая вражда. Будто в шутку, но пребольно я вытянул его шпагой поперек спины — вернее, чуть ниже, и война была объявлена. Теперь на занятия сходились две многочисленные враждующие группы, и со дня на день должно было разразиться нешуточное побоище.

Наконец, когда я попросил прийти «на занятия» своего приятеля, известного в то время спортсменапрыгуна, и привести с собой его бульдога, руководитель студии отозвал меня в сторонку и предупредил:

— Мельников, это, ты накаляешь атмосферу? Если что случится, ты ответишь… Понял?

— Вольт вправо! Вольт влево, и укол! — командовал Белокопытов. — Ну разве так делают?.. Укол! Почему не показал укол? — А в стороне сидел страшный бульдог и терпеливо поглядывал на Д'Артаньянов, ожидая только приказа, чтобы вцепиться в икры любого из них.

Я отменил сражение, а когда спускался вниз бульварами, меня встретила возвращавшаяся по другим улицам компания сторонников «любимчика». Меня поймали и, сведя нос к носу с соперником, приказали вступить в честное единоборство. Мы изрядно побили друг друга, с чем меня назавтра и поздравил мой класс.

И все окончилось также неожиданно. В мою маску прошла шпага: ее пуговка оказалась меньше обычной. Шпага попала чуть выше глаза, и я увидел искры, и сильная боль пронизала мозг. С меня сняли маску, но я не отнимал рук от лица. Тогда тренер медленно отвел руки и сказал:

— Открой глаза! Слышишь?

Я открыл окровавленный глаз, а он спросил:

— Ну как? Видишь?

Я сказал, что вижу, и все стали смеяться, и были рады, даже мой соперник, которому я так завидовал. А больше всех был рад сам тренер.

Веко мне смазали йодом и отправили домой, где никто ничего не заметил, так как я смотрел все время в потолок. Но когда за обедом я взглянул в тарелку, тетка строго сказала:

— Где тапочки?!

Без тапочек на занятия студии не пускали, это был конец моей мушкетерской карьеры.

Страсть к изобретательству вновь неожиданно настигла меня. В пыльных комплектах «Пионерской правды» я отыскал «Гиперболоид инженера Гарина».

— Ты это не читал? — спросил меня Портос и уже начал раздувать губы, чтобы произнести свое «Фу-у-у», но я спросил его:

— А ты сам читал?

Портос сознался, что нет, не читал, и мы начали читать вместе. Часы текли незаметно. Время остановилось. Это было потрясающе…

Не сговариваясь, мы вновь раскрыли ту газету, где был изображен гиперболоид.

— Ты понимаешь? Эта штука должна работать! — сказал я. — Нужно только заменить гиперболоиды вращения параболоидами…

— Можно взять автомобильные фары, — заметил Портос.

Мы ударили по рукам. Тайное общество «Луч смерти» было организовано.

Вскоре оно было несколько расширено. В него вошли Чушка, Сойка, Сергей и Павлик. Все бывшие мушкетеры, которых мамы и папы больше не пустили на занятия студии после истории с моим глазом. О бедные мамы и папы, если бы вы знали, чем занималось тайное общество! Вы бы предпочли, чтобы ваши отпрыски от зари до зари рубились бы настоящими саблями. Но великая тайна окружала нашу деятельность.

Учителю физики, низенькому человеку с лошадиной челюстью, в кармане у него всегда звенела громадная связка ключей, мы задали ряд вопросов, уточнявших работоспособность нашего параболоида.

— Да, — отвечал он, — при попадании пучка-параллельных лучей на вогнутое параболическое зеркало эти лучи сойдутся в одной точке, называемой фокусом… Да, если в фокусе поместить нагретое тело, то тепловые лучи отразятся пучком параллельных лучей.

Вечером на пустыре возле дома Чушки, курносого коренастого паренька, был устроен последний организационный совет. Сам того не желая, преподаватель физики полностью подтвердил мою догадку: параболоид будет давать смертоносный луч, разящий все и вся! Вот оно, оружие мировой революции. Падут оковы, все воспрянут, а на обломках колониальной системы будут написаны наши имена…