Элизабет минул 41 год, когда солдаты морской пехоты под командованием полковника Роберта Ли штурмовали паровозное депо в Харперс-Ф.ерри и взяли в плен Джона Брауна. Казнь этого старика толкнула ее в лагерь «чудаков» и «фанатиков», поклявшихся уничтожить рабовладение. «С этого момента, — записала она в своем дневнике, — наш народ находится в явном состоянии войны».

И она немедленно взялась за дело, посылая федеральным властям письмо за письмом и информируя их об обстановке, складывавшейся «там, на Юге». Она посылала эти письма почтой; и если кто в Вашингтоне и обратил внимание на ее письма, это был незаметный чиновник, с которым не считалось правительство Бьюкенена.

Природное влечение Элизабет к секретной службе избавило ее от разочарования, когда на первых порах ее старания не встретили достойной оценки. Она продолжала по-прежнему свои наблюдения, посылала донесения, в которых описывала деятельность, развиваемую на Юге врагами единства Соединенных Штатов.

Энтузиаст своего дела, она была достаточно бесстрашна, чтобы на улицах Ричмонда выступать с речами, как ярая аболиционистка.

Современники описывали Элизабет Ван-Лью, как женщину слабого телосложения, невысокого роста, но представительную, как человека очень живого и решительного. Даже вожди Конфедерации были покорены ее обаянием.

С презрением отвергнув возможность прикрыть свою секретную работу маской «лояльной патриотки Юга», она отказалась шить рубашки для солдат Виргинии. Другие женщины Ричмонда шили или вязали, а когда «варвары-янки» приближались к городу, эти мягкосердечные женщины откладывали в сторону иголки и вооружались пистолетами.

Но миссис Ван-Лью не шила и не вязала, а Элизабет, не покладая рук, собирала материал для своих сведений, импровизируя собственную тактику и сообщая Северу почти все, что она узнавала о мобилизации мятежников.

Элизабет и ее мать вскоре после начала войны Севера с Югом занялись помощью раненым военнопленным, посаженным в военную тюрьму. В военном министерстве в Вашингтоне очень быстро заметили: ценность и точность сведений, посылаемых мисс Ван-Лью, не только ничего не потеряли от этой заботы, которую она взвалила на свои плечи, но, наборот, возросли от ежедневного общения с пленными офицерами и солдатами Севера.

В числе этих пленных офицеров оказался полковник Поль Ривер из 20-го Массачусетского полка, который и после войны был ее преданным другом.

Комендантом омерзительной тюрьмы «Либби» был лейтенант Тодт. Она сумела создать впечатление, что ее благотворительность одинаково простирается как на северян, так и на южан, и когда получила доступ в тюрьму, то нашла в ней неиссякаемый источник военной информации, которую ей передавали шепотом военнопленные-северяне.

Сведения поступали к ней самыми разнообразными путями.

Бумажки с вопросами и ответами были спрятаны в корзинах с продовольствием; в эти бумажки завертывали склянки с лекарствами, пока передачи не были воспрещены из-за роста цен на продукты, вызванного блокадой Севера. В книгах, которые она передавала для прочтения и последующего возврата, некоторые слова незаметно подчеркивались.

Иногда, пока другие арестанты следили за сторожами и часовыми, ей удавалось побеседовать со вновь прибывшими и за несколько минут получить ценные сведения.

Лишь немногие офицеры и солдаты Юга серьезно беспокоили ее своими подозрениями. Ее заботы о благополучии негров были настолько известны, что рядовому южанину она казалась просто «чудачкой». Своими «чудачествами» она поддерживала в окружающих убеждение, что фанатизм ее взглядов — безобидное помешательство.

Нужно отметить, что ее мать, которую никто не считал безумной, вероятно, подвергалась большей опасности, чем Бетги.

Жизнь обеих женщин не раз висела на волоске. Только непрерывные поражения, наносившиеся в течение первых двух лет войны совершавшим грубые промахи генералам северян, спасли Ван-Лью от насилия толпы, в которой неудачи везде пробуждают яростный гнев.

В газетных статьях открыто клеймилось «позорное» поведение мисс Ван-Лью и ее матери. И несмотря на это громогласно и публично преъявленное общественным мнением тяжкое обвинение, офицеры и влиятельные чиновники Юга продолжали посещать гостиную Ван-Лью. Их послеобеденные беседы давали обильную пищу Элизабет; она, как видно, научилась умению штабистов соединять в одно целое разрозненные сведения или присоединять их к информации, полученной из других источников.

Единственным официальным взысканием, которому подвергалась когда-либо «безумная Бет», было лишение права посещать военную тюрьму. Когда это случалось, она наряжалась в свое лучшее платье, брала зонтик и отправлялась прямо к генералу Уиндеру — начальнику контрразведки южан — или в приемную Джуда Бенджамина, военного министра южан.

Несколько минут хмурых взглядов и мягкого распекания, несколько женских трогательных возгласов — и «безумная Бет» возвращалась домой с разрешением посещать военную тюрьму, подписанным Уиндером, полномочия которого давали ему право подписать ей смертный приговор.

В других случаях кринолин и зонтик являлись помехой, и тогда «безумная Бет» переодевалась сельской ба!рачкой. Юбка, сшитая из цельного куска материи, ситцевая кофточка, поношенные гамаши из оленьей кожи и огромный коленкоровый чепец — гардероб работницы фермы — были найдены среди ее вещей спустя целое поколение после битвы при Аппоматоксе (эта битва произошла 9 апреля 186 5 года. В ней войска южан, были разбиты и капитулировали. Битва решила исход войны в пользу Севера) как единственное вещественное напоминание о многочисленных ночных экспедициях.

Вильям Гилмор Беймер, которому мы обязаны исследованиями, приведшими ко вторичному открытию жизни и деятельности Ван-Лью, прямо указывает, что ее способ подхода к президенту Джефферсону Дэвису в момент, когда он «меньше всего был начеку», свидетельствует, что она была «гениальная шпионка» и руководительница шпионажа.

У нее была молодая негритянка-рабыня необычайного ума, которую она отпустила на свободу за несколько лет до войны.

Она отправила эту девушку на Север и платила там за ее обучение; но когда выявилась угроза войны, мисс Ван-Лью письмом просила Мэри Баусер вернуться в Виргинию. Девушка немедленно приехала, после чего бывшая владелица стала готовить ее к трудной миссии. Обучив Мэри Баусер, Элизабет Ван-Лью при помощи подложных рекомендаций, о которых мы можем только догадываться, устроила ее на должность официантки в «Белый Дом» Юга, в дом главы конфедератов.

О дальнейшем мы ничего не знаем, ибо ни один из живших когда-либо мастеров шпионажа не охранял так рев-пиво тайны своих подчиненных, как это делала Ван-Лью. Что слышала Мэри, когда обслуживала президента Дэвиса и его гостей, и что из услышанного она передавала Элизабет? Как удалось ей, не будучи разоблаченной, передавать в салон Ван-Лью то, что она узнала? И были ли ее донесения настолько ценны, насколько этого можно было ожидать, судя по ее местопребыванию? На все эти вопросы мы не имеем ответов.

Очевидно одно: никто так и не догадался о шпионской роли негритянки.

Мисс Ван-Лью не переходила через линию фронта и не. рисковала своей жизнью, попадая в окружение зорких врагов; она жила среди своих, в своем доме в Ричмонде, ставшем столицей отколовшихся южных штатов, где ее знал каждый и где ее общественное положение было для нее такой же защитой, как и личина «безумной Бет».

Ее секретные донесения, зашифрованные личным кодом, часто были написаны рукой кого-нибудь из ее слуг. Преданные негры никогда и не подумали бы отказать в чем-либо «мисс Лизабет».

Успех налаженной ею системы связи в немалой степени обуславливался кажущейся обыденностью действий ее чернокожих курьеров.

Вероятно, никто из них не сознавал вполне всей важности работы, маскируемой выполнением обыкновенных хозяйственных поручений.

Раздобыв военные пропуска для своих слуг и рабочих, дававшие им право беспрепятственно цикрулировать между ее домом в городе и фермой Ван-Лью, находившейся в окрестностях Ричмонда, Элизабет поддерживала непрерывное движение посыльных с корзинами между обеими шпионскими станциями: в каждую корзину с яйцами вкладывалась, например, пустая яичная скорлупа со сложенной тонкой бумажкой.