— Говорит Игги Наполи, я переключаю вас на Билла Данхэма, который является постановщиком. Я только замещал его. Пожалуйста, Билл.

— Билл Данхэм снова с вами, друзья. Судья Мэнтон возвращается в зал суда без мантии и…

— Держите обезьяну, она сдирает с меня платье!..

— Произошла маленькая неувязка, друзья. Помех надо было ожидать, поскольку мы ведем передачу издалека, но мы быстро настроим аппаратуру снова. Судья, мы хотим показать вас крупным планом с этим документом в руках и…

Дорожки в Нью-Йоркском зоопарке, находящемся в Бронксе, достаточно широки, чтобы по ним мог проехать не только легковой автомобиль, но и грузовик. В обычные дни по этим дорожкам мимо посетителей неторопливо разъезжают пикапы, увозя мусор, доставляя корм к клеткам и выполняя другие мелкие хозяйственные работы.

Но этот день не был обычным. Вереница лимузинов катила к обезьяннику; на правом крыле каждой машины развевался американский флажок, на левом — флажок великого города Нью-Йорка.

Во второй машине между Гориллой и доктором Бедояном на заднем сиденье ехал Пан Сатирус. Он угрюмо смотрел в шею Счастливчику Бронстейну.

С первого же момента, когда они только отъехали от здания суда, водитель держался крайне напряженно. Даже человеку при взгляде на его ссутуленные плечи становилось ясно, что он боится. А Пан чуял запах страха.

Однако Пан Сатирус протянул руку и тихо похлопал шофера по плечу.

— Не бойтесь, — сказал он. — Я вас не трону. Спросите Счастливчика, который сидит рядом с вами.

— Это верно.

— Да, сэр.

— Нет, — сказал Пан, — вы боитесь из-за того, что произошло с этой девицей, с актрисой? Она хотела выставить себя напоказ. И выставляла вовсю. Она так сюсюкала и так покровительствовала мне, что меня чуть не стошнило полупереваренными бананами прямо ей в лицо. Я просто помог ей. Теперь она показала себя в таком виде, в каком ей и не снилось; это первая актриса, появившаяся перед телевизионной камерой в одних чулках. Это все, что у нее было под платьем.

— Я не мог оставить машину, — сказал шофер.

— Много потеряли, приятель. Не думаю, чтобы они еще раз показали эту пленку в повторных передачах… Но вам меня нечего бояться.

Шофер немного успокоился, и остаток пути все молчали.

Вдоль улиц выстроились толпы народа, но Пан лишь изредка снисходил до приветственного взмаха длинной рукой. Несколько женщин послали ему воздушные поцелуи, а одна даже проскользнула сквозь цепь полицейских и сунула голову в открытое окно машины. Но полицейские быстро оттащили ее… совершенно одетую.

Только когда они проехали в охранявшиеся ворота зоопарка, молчание было нарушено — доктор Бедоян сказал:

— Ты переменился, Пан. Не думаю, чтобы слава вскружила тебе голову, но что-то повлияло на тебя.

— На вашем попечении было очень много шимпанзе, Арам.

— Тебя я любил больше всех других пациентов.

Пан Сатирус поежился.

— Вы меня расстроили, — сказал он и поглядел на свои руки, зажатые между скрещенными ногами. Затем он посмотрел в окно. — Когда я был совсем, совсем маленьким, здесь работал один ветеринар; он обычно выводил меня поиграть под теми деревьями. Но тогда парк был гуще.

— Ты не хочешь отвечать на мой вопрос.

— Да. Да, Арам, я переменился. Но я не совсем в этом уверен. Я регрессировал, деградировал. Я не вполне шимпанзе. Но, может быть, мне надо было крутиться и крутиться вокруг Земли полных двадцать четыре часа. Тогда бы я стал вполне человеком. Или даже сорок восемь часов, и тогда я стал бы генералом или телевизионным актером. Эти люди, мне кажется, полностью удовлетворены своей деятельностью независимо от того, есть ли в ней какой-либо смысл или нет.

— Бывают исключения, — заметил доктор Бедоян.

— Я слишком много говорю, верно? Сначала я испытывал непреодолимую потребность. Но вы заметили, что по дороге сюда я не проронил ни слова? Может быть, этой потребности уже нет. Может быть, я снова превращаюсь в полноценного шимпанзе.

Горилла по левую руку от него беспокойно ерзал на сиденье.

— Кончайте, док. Вы нагоняете на Пана тоску.

— Я врач-терапевт. По внутренним болезням. Хотя в свое время я вправил несколько костей. А тут нужны психиатры. Эти ребята зарабатывают тем, что заставляют пациента делать за них всю работу. Мне кажется, что это тяжелый способ добывать себе средства к жизни.

— Хорошо сказано, — отметил Пан.

— Даже до меня дошло, док, — поддержал и Горилла.

Водитель обернулся к Счастливчику.

— Кого уж я только не возил в этом моторе, морячок, но ни одного такого речистого не было, как этот, что сзади сидит.

— Ты лучше смотри на дорогу, — сказал Счастливчик.

— А я и смотрю. Небось за машину-то я в ответе.

— Доктор, я не самоаналитичен? — спросил Пан.

— Скажем так: надо побыстрее взять себя в руки, а то тебя, весьма возможно, будут вынуждены пристрелить. И смотреть не станут, обезьяна ты или полноправный человек.

— Это и до меня дошло, — сказал водитель.

— Ладно, — сказал Пан. — Но предположим, что я ничего не могу с собой поделать?

Доктор Бедоян насмешливо фыркнул.

— Наверно, у тебя был служитель или ночной сторож, который читал книги по психопатологии? Ты же не психопат. Меня ты не проведешь, Пан.

Пан Сатирус смотрел в окно.

— Клетки со львами, — сказал он. — Каких только фантазий они не навевали на меня когда-то! Мы слышали львов по ночам, чуяли их запах, и я говорил себе, что убью тигра или льва, когда подрасту… Но когда мне исполнилось восемнадцать месяцев, я уже стал кое-что соображать. Мы почти у обезьянника.

— «Дом, родной мой дом», — сказал доктор Бедоян. — Ты не ответил на мой вопрос.

— О, нет, — сказал Пан. — Я не сумасшедший. Но я шимпанзе. А шимпанзе в моем возрасте становятся опасными. Помните?

Горилла Бейтс утвердительно рявкнул. Спина водителя напряглась, он дал газ и едва не врезался в бампер передней машины.

Доктор Бедоян впервые повысил голос:

— Ты не шимпанзе!

Пан Сатирус скривил губы. Передняя машина свернула и стала носом к обезьяннику. Их машина стала рядом. Небольшая группа людей с серьезными лицами ждала у здания.

— Кто я? — спросил Пан. — Человек?

Горилла и Счастливчик вышли из машины и стали навытяжку, как и полагалось военным морякам.

Пан тоже хотел вылезти из машины, но доктор Бедоян положил руку на его мощное плечо.

— Ты мой друг, — сказал он мягко, но решительно.

Пан обернулся к нему. Его странные глаза (белки были темнее радужных оболочек) блестели.

— Спасибо, Арам, — сказал он. — Попытайтесь избавить меня от этого. Но если вам не удастся и меня застрелят… не слишком скорбите. Пусть страдаю я один. Я шимпанзе, Пан Сатирус, и нам нет счастья в неволе, когда юность позади.

Он выпрыгнул из автомобиля, схватил Счастливчика и Гориллу за руки и, шутовски кривляясь, направился навстречу руководителям и персоналу Нью-йоркского зоологического общества.