Руками мне под футболку, сжимая кожу спины до боли, разрывая ощущение давления этого чужого мира, отодвигая его, заставляя теснее вжаться в самого себя.

Отстранился, потерся лбом о мое плечо, надавливая на спину, подсказывая сесть. Не могла. Физически не могла разжать руки на его голове. Прижалась губами к виску. Тело все еще дрожит, все еще страшно, все еще не верится. Что он тут. Рядом. Обнимает, обжигает дыханием кожу.

Упала на песок и обняла его за плечи, уткнувшись носом чуть выше воротника белой рубашки. Глухо, дрогнувшим голосом спросила:

— Все?

— Да. — Краткий выдох мне в волосы, пальцы с упоением медленно по спине, по коже, покрывающейся мурашками.

Убрал руки, чтобы снова накинуть на меня плед. Ждал. Пока мое измученное кошмаром и собственным отторжением происходящего тело перестанет бить дрожь.

— Аслан сказал… — негромко начал он, положив подбородок мне на макушку.

— Аслан пиздит много, — буркнула я, понимая, о чем сейчас пойдет разговор и не желая этого. — Я на нервах не могу есть и иногда забываю про это. Только и всего. Потом он впихнул в меня половину холодильника, пригнал местных докторов и все сейчас нормально. Видишь, вон побухать даже успела. — Не глядя кивнула в сторону, где должна была валяться бутылка. — Аслан ему сказал… Вообще язык за зубами не держит. Про тест сказал, про это тоже успел. Находка для шпиона.

— У него работа такая.

— Как в обратную сторону, так нель… — я отстранилась, вскидывая голову и вглядываясь в карий теплый мрак.

— Нельзя. Работает он на меня. — Эмин порицательно щелкнул меня по носу, заставив поморщиться. — Чего бледная такая? Думал, не отличу тебя от местных по цвету кожи. Вообще отдыхать не умеешь нихрена, как-нибудь научу. Не в этот раз, к сожалению, у нас утром вылет…

— Ты дурак, Асаев… — выдавила я, не в силах подавить вновь накатившие глупые слезы, прочертившие дорожки на щеках и закрывая обеими руками его поганый рот.

Он фыркнул и вновь прижал к себе. Курил и ждал, пока из меня не выйдет все. Со всхлипами, со скулежом, с дрожью. То, что жрало и ломало изнутри эти дни, то что напитывало защитной агрессией. Не давало спать, есть, думать. То, что сейчас подавляло его присутствие, его рука на моих плечах его теплое дыхание мне в волосы.

Я затихла, восстанавливая дыхание, глядя на сгиб его локтя, расположенного на его согнутом колене. На пальцы с почти скуренной сигаретой. Он затянулся в последний раз, выдохнул в сторону, и, ткнув окурком в песок возле своей ноги, достал из правого кармана брюк коробочку. Пальцы с щелчком отбросили крышку.

— Странная последовательность, конечно. — Тихо произнес он, едва касаясь губами моего виска, пока я разглядывала поблескивающие в лунном свете кольца. Для меня и него. — Собирался весной, сделал раньше. Сначала документы тебе поменял, потом кольцо подарил. Пусть это будет единственная странная последовательность в нашей жизни. Дай руку.

Кольцо село как влитое. Он повел руку к губам и поцеловал, прикрыв глаза. Сжал мои холодные пальцы и посмотрел мне в глаза. Шепнул одними губами «и в радости и в горести», у меня ошиблись пальцы, когда брала его кольцо. Тянущиеся секунды, как при замедленной съемке, когда благородный металл скользил по его пальцу. Подняла на него взгляд и на выдохе, стискивая его пальцы:

— И эта сука не разлучит нас. — Зло утерла слезы твердо глядя в потеплевший карий мрак. — Мне плевать что ты атеист. Я тебя и после смерти заебу.

— Всю романтику сгубила, — улыбнулся уголками губ и кратко коснулся твоедо сжатых моих, чтобы скрыть их дрожь, снятую одним его кратким прикосновением. Недалеко отстранился, и едва слышно выдал, — деу уарзон. Эта сука не разлучит.

Обняла и сжалась в его руках. Секунды тишины, шепот волн и впервые в жизни полный штиль в душе, на губах привкус свободы, вкус его поцелуев, сквозь легкую солоноватость своих слез.

— Весной закатим как полагаетс…

— Нет. — Тронула большим пальцем ободок со стороны ладони, переводя взгляд на его руку, накрывшую мою ладонь с его кольцом.

— А как же белое платье? — хмыкнул, второй рукой приобнимая за плечи и пальцами приподнимая подбородок снова, заставляя посмотреть в его глаза.

— Лучше красный плед.

Эмин едва заметно прищурился, вглядываясь в мое лицо. Я уткнулась в его плечо. Просительно.

— Там будут… эти. — Глухо выдохнула я. И меня передернуло от этого.

— Там будем мы. Моя семья и твоя. Остальные просто из-за…

— Нет. — Уткнулась сильнее, чувствуя, что вот-вот зареву. — Пожалуйста. Правда, не хочу. Пожалуйста, Эмин.

Он промолчал. Наверное, вернется к этому позже. Когда решит, что рассчитал идеальный момент. Не рассчитает. Эти сутки здесь никогда не дадут его безупречному умению хоть один шанс. Причины этих суток. Я не хочу их видеть. Все самое важное случилось здесь и сейчас. Без них. Красочный бал императора где будут поданные с фальшивыми масками на лицах чтобы скрыть их уродство, ни к чему. Я знаю, что под этими масками лицемерия и видеть этих тварей не хочу.



* * *

Вылет должен быть утром. Охраны дома не было, не было даже Аслана. Потому что Эмин приехал и в них во всех отпала всякая необходимость.

Я лежала на постели и не отрывала взгляда от двери ведущей в душ. Вышел с полотенцем вокруг бедер. На ходу что-то печатая в телефоне, пошел к кровати и повалился рядом на живот, не глядя заграбастав меня и притянув фактически под себя. Дописал смс. Пара звонков, разговоры на басурманском. Они когда-нибудь оставят его в покое?..

Я перевернулась на спину, разглядывая его осунувшееся лицо. Круги недосыпа под глазами, бледная кожа. И ощущая капельки влаги под пальцами мягко помассировала его затылок. Он устало прикрыл глаза, перешел на русский, сказав абоненту что все вопросы они будут решать завтра и отключил звонок.

Отложил телефон и поставив руку над моим плечом, ослабил узел полотенце на моей груди. Кожа к коже, и он просто навис сверху, глядя мне в глаза.

Я смотрела на него, пропитывалась им. Так жадно и открыто. Смотрела в его темные теплые глаза и чувствовала себя ребенком, который получил долгожданный подарок, нашел его под елкой в самый волшебный в детстве праздник.

Это так сокровенно, потому что я никогда такого не чувствовала, никогда не была тем самым ребенком у елки. Но вот внутри все в трепете и дрожи и так на грани счастья, настолько заполняющего душу, что просто хочется расплакаться и рассмеяться.

Это так невыразимо, просто невыразимо необходимо ощущать близость его тела. Тепло его кожи на моей, покрывающейся от этого мурашками. Это так важно, так непередаваемо важно чувствовать его прикосновения подушечками пальцев, уходящие сейчас вниз по ребрам. Импульсы от его прикосновений по нервным волокнам, теплом в сердце, наслаждением в разум. И я хотела его. Хотела до безумия. Его голос, такой будоражащий, всегда негромкий, очень глубокий. Его смех. Совершенно особенный, разложенный на тоны, вплетающийся в струны души, трогая их, заставляя губы невольно растягиваться в ответной улыбке. Мой внутренний магнит и компас с таким сложным механизмом, с таким магнетически прекрасным и опасным строением, мой вектор и надежда. Свет и его отсутствие. Дар и да, проклятье.

Любовь это когда хочется любить, а не чувствовать, что тебя любят. Хочется любить каждой клеточкой тела, каждой мыслью, каждым душевным порывом. И это делает такой уязвимой, когда улавливаешь отражение того же самого в глазах, вглядывающихся в твою глубину. Такой уязвимой и такой сильной. Это ощущаешь в одном воздухе, которым дышишь с ним, а вдох и выдох сливаются и звучат в унисон. И ничего больше не нужно, никаких потребностей, обстоятельств, совсем ничего, только одно важно — его близость, и я приму его любого. Потому что я его знаю. И на кончике языка вертится это «я тебя знаю», когда я смотрю в его глаза, когда я вижу те самые отражения того что благоговейно напитывает силой и слабостью все внутри. Он не был моим, никогда им не был. Был моим наваждением и моим помешательством поначалу, а сейчас частью. Он был частью меня. Необходимой. Бесценной. И реакции моего тела срываются в дрожь, потому что я вижу то же самое. И снова поддаюсь к нему навстречу одновременно с ним и иду ко дну под его тихим шепотом: «моя», прежде чем он прильнул к моим улыбающимся губам поцелуем.