Его не было минут тридцать. Не могла сидеть в автомобиле. Вышла, курила и смотрела в пасмурное небо, подавляя тупые порывы заорать «да вы заебали там! Скажите хотя бы за что?».

Агрессия напитывала кровь, мчащуюся по суженным сосудам, хотелось кому-нибудь переебать, но до меня никто не докапывался. Сначала здание покинула толпа. Тусовка Сафронова. Последним вышел Давид со своим сопровождением и плохо скрывающий радость сухопарый Сафронов. Они остановились у входа, о чем-то кратко переговорили и пошли к своим автомобилям.

Я посмотрела на сигарету в своих пальцах и когда снова подняла взгляд на идущего ко мне Давида у меня упало сердце.

— Давид! — заорала я, с ужасом глядя за его спину.

На немолодого лысеющего мужика в рабочей одежде, несущегося из дверей на Давида с перекошенным лицом. А в руках длинная металлическая палка.

Давид молниеносно обернулся. Его люди, идущие чуть впереди, среагировали тоже быстро. Мгновение, и мужика скрутили, но он не отпускал полным ненависти взглядом лицо Давида. Сунувшего руки в карманы и скомандовавшего опешившим почти разошедшимся по автомобилям людям уезжать.



Двое держали мужика, пока медленно разъезжающиеся машины не скрылись. Я с бешено колотящимся сердцем, медленно пошла вслед за вышедшим из машины Олегом. Остановились рядом с Давидом, которому Олег подал бутылку. И я прекрасно поняла, что начальнику сейчас не просто предлагали выпить, но и переебать этой бутылкой рабочему в случае чего. З — забота.

Давид щелкнул зажигалкой и задумчиво наблюдал за злым мужиком.

— Пусть скажет. — Давид глотнул ром, жестом велев отпустить рабочего и внимательно глядя в его глаза, когда тот раздраженно оправлял куртку. И не отпускал металлическую трубу.

Мужик сплюнул под ноги не шелохнувшегося Давида, быстрым кратким жестом упредившего скрипнувшего зубами Олега от почти сделанного шага к мужику. А меня от желания выхватить бутылку из его пальцев и уебать ею с размаху этому уроду, хотевшему ударить Давида со спины.

— Я слушаю. — Давид чуть склонил голову, все так же задумчиво глядя на человека у которого просто перекашивалось лицо от злости.

— Чтобы щенки, молодые и борзые, ради своего каприза предприятие закрыли! И столько человек на улицу!.. — Он снова с ненавистью сплюнул, но предусмотрительно в сторону. — У всех семьи, дети, вам ведь похеру! А мне кормить нечем! Работу и ту отняли… Зверье. Вам бы только торговать и деньги под себя подгребать. Все что вы делаете — превращаете все в один большой базар! Заводы все позакрывали, комплексы понастроили и с Китая все везете! Людям мест рабочих нет! — Его мелко затрясло от злости, я не отпускала взглядом его пальцы, стиснутые добела на металлической трубе. Пусть попробует, тварь… пусть посмеет. — Везде рынок! Торгаши одни! Ничего людског…

— Твое предприятие нерентабельно. — Спокойно и твердо перебил Давид, щелчком пальцев отбрасывая сигарету и следя за ее полетом. — Оно имеет убыточный баланс, но это не освобождает его от уплаты взносов и налогов, ведения документооборота, выплаты заработной платы сотрудникам, а самое главное то, что за последний год не сдавалась отчетность. Закрываю организацию не я, а федеральный закон номер сто двадцать девять, статья двадцать один, точка один, пункт первый. — Давид спокойно смотрел в сурово сдвинувшего брови мужика. — Проще сказать надо, да? Это организация, которая на протяжении двенадцати месяцев не сдает налоговую отчетность и исключается из реестра юридических лиц по решению регистрирующего органа. — Голос Давида понизился, напитался легким эхо раздражения. — Пока ты у станка с утра до вечера стоял, а потом, выйдя за двери про него забывал, я впахивал. Иногда сутками не спал. Выходил за двери, а мозг все еще там в поисках вариантов и попыток сопоставить информацию так, чтобы получить возможности. По вечерам ты тратил сто рублей на бутылку водки, а я на книжку, чтобы понять, как работает система и как остаться на плаву. Никто не мешал тебе изменить порядок вещей и не детей строгать, которых тебе теперь кормить нечем, а впахивать. Но вам лень. Вам проще отстоять положенное время и выйти и забыть до следующей смены, а на выходных нажраться и вновь день сурка. — Давид на мгновение остановился, когда раздражение в его голосе стало отчетливым и заговорил вновь. Ровно, спокойно, по деловому, — торговые моллы и отсутствие рабочих мест? А что тебе мешает прийти сюда, как ты выражаешься, на базар? Работу отнял? К чему громкие обвинения если душа не за производство болит, а за то, что все вокруг плохие и вас, несчастных, мучают. К чему обвинения, если извечные темы вне работы под дешманское бухло — как все херово на этой самой работе, начальство уроды, зарплата копеечная, условий никаких. Вот как за производство душа болит. За производство, да. Здесь появятся рабочие места и их станет гораздо больше, а еще будет тепло и сухо. Что не позволяет прийти сюда после, если работа так нужна? Гордость? Чем ты гордишься-то, если детям жрать нечего? Тут тоже впахивать не нужно будет, смену привычно отстоял, привычно вышел, привычно забыл и привычно нажрался на выходных, не надо мозги напрягать, нихера ничего не поменяется. Мы оба знаем, что тебе мешает. Поэтому у меня в руках пойло за две штуки баксов, а у тебя… что это? Торсионная балка за пять рублей, принадлежащая предприятию. Всем ресурс один дан, никто не виноват, что ты его не использовал. Поэтому я не обязан думать о твоих детях и о том, чем тебе их кормить. Не на то ты сто рублей тратил и спрашивать с меня за это не имеешь права. Я к тебе никогда не приду за ответом, чем кормить моих детей, потому что я об этом позабочусь. Это мой выбор. Ты сделал свой. Так что иди ищи себе следующую систему отстоять-выйти-забыть и свободные уши, чтобы лить в них про молодых борзых щенят. А бутылка водки сейчас стоит дороже книги, верно? Ведь информацию, которую можно усвоить и монетизировать сейчас легко получить потому что есть в бесплатном доступе. С водкой такой хуйни нет и все равно выбор у вас один. Думай в соответствии со временем, оно ждать не станет. И оно давно поменялось, никто вам ничем не обязан, пора это понять и самим о себе начать заботиться, а не ждать поклонения, потому что вы вагон детей натрахали, которых вам теперь кормить нечем, а значит все должны вам в ноги падать и круглосуточно думать как бы вам покомфортнее жилось, а то у вас же дети, вы герои и у вас обязанности серьезные — ныть, быдлить и требовать, взращивая новое поколение с этим же стремлением ничего не менять, безудержно наплодиться и тоже пойти по вектору деградации, лени, тупизма, перекладывания ответственности. Так, да? Бесконечный порочный круг паноптикума.

Он отвернулся и пошел к машине, а в спину ему донеслось с презрением:

— Да если бы не рабочий класс…

— Я уважаю рабочий класс. — Резко и твердо обрубил Давид, остановившись, поворачивая голову в профиль и раздраженно глядя в землю. — Благодаря ему у меня есть еда на столе, есть что выпить, на что сесть и где поспать. Я уважаю рабочий класс. Я не люблю тупое, ленивое, ноющее, лицемерное быдло, думающее, что все им обязаны и строгающее голодных детей, ходящих в обносках. Разговор окончен, ибо объяснять бесполезно.



Пару минут спустя мы сидели в машине. Давид все еще был раздражен, снова звонки, которые поморщившись отклонял, и снова бесчисленные документы.

— Ты же сразу знал, что все твои… объяснения тому человеку будут бесполезны. — Задумчиво произнесла я, стряхивая пепел в окно.

— Мне же нужно на ком-то сорваться. На своих не могу, а тут этот с балкой. Хоть душу отвел. — Невесело усмехнулся Давид, беспрестанно скользя взглядом по сточкам. — Хотя сначала просто в землю вбить хотелось. Едва сдержался. Решил бесполезно грузануть своим отношением к его страте.

— У тебя достаточно своеобразная жизненная философия. — Я перевела взгляд в его ровный профиль. Пауза. Затягивается.

— Я понял к чему ты. — Негромко и ровно отозвался он, не поворачивая ко мне лица. — Мажорами, золотыми детками и прочим говном, которому все готовое дают и дарят, мы с Эмином никогда не были. Отец это всегда презирал. — Давид дописал смс и, кинув телефон в карман заглянул в пустую пачку сигарет. Я протянула ему свою, он с сомнением посмотрел на тонкую сигарету, отгрыз половину фильтра и прикурив откинул голову на подголовник прикрыв глаза. — Папа не желал, чтобы мы опозорили фамилию и семью, и схема нашего воспитания у него была очень простая и действенная: в восемнадцать лет долгий очень четко все разъясняющий разговор и совет начать готовиться к взрослой жизни. Готовиться ежедневно, потому что времени мало. Исполнился двадцать один — до свидания, через год посмотрим, родной ли ты сын, или в роддоме с кем перепутали. До свидания, сказал я, когда пришла моя очередь, и взял кредит чтобы купить убыточное дело с долгами. На нормальное не хватило, да и по харду надо переть, чтобы развиваться, с лайтом любой дебил справится. Через год вышел в ноль. Получил заключение, что вроде бы не подменили в роддоме. Мне было мало этих слов. Попросил еще год. И по истечению продал бизнес дороже в семь с половиной раз, чем купил, потому что это стало очень перспективным делом. Отец сказал, что это достойно. Это были самые важные для меня слова, стоящие всего, что… Что я ощутил, чтобы их получить. Так что я имею право так говорить.