Врачи, экстренно в операционную. Мой падающий в мир хаос, когда я смотрела на свои окровавленные руки, непонятно как очутившаяся перед дверьми в оперблок. Сидя на диване. Уничтожаемая волнами просто животного ужаса на диване. Удерживаемая Асланом. Он тоже в крови Давида. Когда я это поняла, мир почти отчалил в пропасть. Если бы не Лейла.
Смотреть на ее лицо было страшно. Но я смотрела. Понимая, что я не вывезу сейчас и что не имею право не вывезти, а внутри все оседало пеплом…
Она прикрыла глаза, рухнув на диван рядом со мной и посмотрела на меня уже совсем другим взглядом, а мне захотелось взвыть, потому что я осознала — она перехватила мою эстафету. Она вытянет. Ее пальцы сжали мои окровавленные и я посмотрела на нее затравлено, а она в ответ твердо.
Мы застыли в самом ужасном состоянии — ожидании и неизвестности. Через сорок минут выкатили Давида. Мы поднялись навстречу доктору. И выдохнули с облегчением — ранение не настолько глубокое, жизненно важные органы целы, кровопотеря небольшая.
Отдельная палата, я, после того как она вынудила меня отмыть руки, сидела на соседней с Давидом кровати, Лейла рядом с сыном. Он уже был в сознании, но в себя приходил медленно. Краткий разговор с матерью на осетинском и я увидела, как она разозлилась, как повысила голос, но тут же себя оборвала, когда в ответ Давид поморщился и потянул руку к капельнице, чтобы выключить. Лейла поднялась и вышла, глухо сказав мне, что она в туалет. Я смотрела ей вслед и понимала, что ей просто нужна пауза. Спустя секунду поняла почему — Давид, с трудом повернув ко мне голову попросил позвать Аслана и Олега.
Позвала. И сидела охуевала, потому что его только что чуть не прирезали, а он лежал и координировал своих людей. Кому, куда и зачем съездить, что сказать и сделать. Сидела, охуевала и молчала пока Олег и Аслан краткими звонками быстро координировали остальных.
Лейла вошла минут через десять, когда инструктаж Давида подходил к концу, вместе с тем голос его становился слабее.
— У семи нянек дитя без глазу, — резко бросила она, Олег и Аслан посмотрели в пол. Наверное на автомате. Потому что интонация была матери, доверившей ребенка совершенно безответственным людям.
— Все, идите. — Глухо сказал Давид и перевел взгляд на мать. Пытался смотреть ровно и спокойно, выходило херово, потому что видно было что его взгляд постоянно расфокусировался.
Она тяжело вздохнула и подошла к кровати присев на край.
— Я не знаю, чего мне хочется больше: избить тебя или обнять и заплакать. — Прищурено глядя на сына прошептала Лейла, робко касаясь его бледной щеки.
— Лучше избей, мама, — поморщившись посоветовал Давид и с трудом повернув голову посмотрел на меня, — Яна, кинолог звонил, сказал, что не сможет приехать. Рима надо выгулять. Сестра прилетает ночью, Аслан и Олег помогут с… со всем. У меня не получится, меня чем-то накачали и я немного не в том состоянии, извини.
— Черный юмор. — Недовольно прицокнула языком Лейла, зло утирая слезу и осуждающе глядя на сына.
— Это потому что я черный. — Хмыкнул Давид, но тут же болезненно поморщился, и только это остановило Лейлу от военный действий. Я знала этот ее взгляд. Эмин с таким окна разбивает обычно.
Я прыснула, покачав головой и поднимаясь с кровати. Внутри глухо и больно. Но меня тоже скоординировали, Давид сможет справиться с матерью, но если мы двое рядом с ним будем тонуть в трясине отчаяния…
Поэтому я поднялась и пошла на выход. Аслан, машина, дом. Недолгая дорога за город.
Рим бродил невдалеке по снегу, проваливался на настиле. Голова опущена, он теперь редко ее поднимает. Редко на что-то реагирует.
Стиснула зубы, проглотив дым сигареты.
Нечаев стрелял в Эмина. Его сын пырнул Давида. Будет занимательно, если у Нечаева есть еще дочь и она придет по мою душу. Хотелось бы.
Сплюнула в грязный снег обочины, облокачиваясь о открытую дверь и перевела взгляд на Аслана, только отошедшего от машины сопровождения и остановившись рядом со мной, закурившего, с непроницаемым лицом наблюдая за Римом.
— Где… этот? — спокойно спросила я, вытягивая из пачки новую сигарету, и щелкая зажигалкой, дающей осечку.
— Увезли в отдел. — Отозвался он, подкуривая мне своей.
Я глубоко затянулась. Сглотнула, собираясь с силами.
— Аслан…
И осеклась. Слово «прошу» застряло в горле. Потому что он откажет.
«Я сказал приказать, а не просить»
«Подчиняться должны все».
Сигарета была почти скурена, я смотрела на ротвейлера, одиноко бредущего к машине, и чувствовала как в солнечном сплетении рождается холод и расползается под кожей.
— Я хочу посмотреть в его глаза. — Твердо произнесла я, выдыхая дым и не глядя на Аслана
— Яна Алексеевна… — негромко начал он.
— Я сказала, что хочу посмотреть в его глаза. — Сбила ногтем тлеющий конец с сигареты и прищурено посмотрела на недовольно поджавшего губы Аслана. — Если невозможно, то сделай это возможным.
Эхо приказа в моем негромком голосе. Аслан отвел взгляд и протяжно выдохнул. Кратко кивнул и достал телефон, отправившись к людям сопровождения у второй машины.
Я запустила Рима в салон. Хлопнула ладонью по сидению рядом и Рим неуклюже на него забрался, чтобы улечься, сжаться и положить голову на мои скрещенные ноги. Я оглаживала его голову и ждала. Бросила взгляд на часы — Линка прилетает через три часа. Да мне много времени и не надо на романтическое свидание с тварью. Говорить с ним я не собираюсь. Аслан сел за руль минут через сорок. Тронул машину и довольно долго молчал. Закурил и ровно, без эмоций оповестил меня каким-то бредом:
— Это не сын Нечаева.
— Что? — мои пальцы замерли на голове Рима и он приподнял голову глядя на мое напряженное лицо.
— Ситуация на заводе. — Аслан сплюнул в окно, затянулся и ровно продолжил, — тот, что с балкой вышел на Давида Амировича. Это его сын.
— Аслан, ты… ты сейчас шутишь, да? Аслан? — я хохотнула, в неверии глядя в его затылок. — Аслан, скажи, что ты шутишь…-
Но он молчал, глядя на дорогу, а меня разбирал смех. Я с трудом подавила припадок истерики. В висках начала стучать боль, мне прогрессивно становилось херово. Снова чувство дереализации. На краткий миг показалось, что я вообще ничего не понимаю, где я нахожусь, что за собака и мужик за рулем. Крыша едет. Конкретно едет крыша.
— Есть какое-нибудь пойло?.. — хриплым шепотом спросила я.
О, разумеется. Давид бухает как не в себя, при этом не пьянеет, что не удивительно учитывая масштаб постоянно происходящего пиздеца все время идущего по нарастающей. Да и Эмин частенько подбухивает. Поэтому и дома и в Асаевских машинах всегда есть алкоголь. С такой жизнью тяжело вообще бутылку из руки выпускать.
Мы въехали в город, отвезли Рима, довольно долго ждали у отдела. Аслан сходил в ближайшую шаурмечную и впихнул мне какую-то жирную дрянь. Я запоздало поняла, что я опять эти дни нихера не жру и не хватало только того, чтобы и я слегла под капельницы. Поэтому я молча жрала, не чувствуя вкуса. Пила жидкость тоже без вкуса и ждала, когда люди Асаевых утрясут вопрос с моей свиданкой.
Утрясли довольно быстро и мы с Асланом, выбросив сигареты, пошли в отдел.
Стук моих каблуков по плитке, длинный коридор, освященный яркими люминесцентными лампами. Не дойдя до конца коридора поворот направо, маленький, тесный кабинет. Вдоль стен стеллажи, у окна рабочий стол. Перед которым сидел щуплый высокий паренек в наручниках.
Аслан остался у двери, я села в кресло перед столом и скрестив ноги положила руки на подлокотнике, откинувшись на спинку и вглядываясь в лицо перед собой.
Он был совсем молод. Лет восемнадцать. Ребенок еще. Глаза злые и тупые. Я внимательно смотрела в его лицо, все больше погружаясь в периоды прошлого, когда так же смотрела в такие же глаза. То, что на дне вот таких глаз, оно всегда узнается, если видел это хоть раз.
Он начал говорить. Точнее нести чушь. Такую обыденную для дефицита интеллекта и юношеского максимализма, с этими строгими разделениями на классы, примитивным посредственным мышлением и громкими заявлениями, что есть властьимущие которые бедный народ притесняют. Себя относил к бедным. Меня почему-то к властьимущим. И Давида с Эмином туда же. Я слушала этот бред имбицила и изнутри прорывался ледяной сарказм. Смотрела на уебка, который вырастет и станет еще большим уебком и молчала.
