Ровно пятьдесят лет назад его родители приняли решение отправить его в Москву продолжать учёбу. Соседи предрекали ему великое будущее.

— Столяром будешь, — говорили они с завистью: их сыновья были обречены «копаться в навозе» в маленькой деревушке.

— Бери выше, — говорили другие, — сапожником будет, а то и портным!

Но столяром, сапожником или портным, увы, ему стать не довелось. Он стал агентом.

И вот стоит он около уютного отеля в комфортабельном западноевропейском городе. На улицах необычное для раннего утра оживление. Тротуары заполнены главным образом пожилыми людьми и собаками. Куда ни глянешь — переполняющие рты белоснежные искусственные зубы. Он никогда раньше не думал, что красивые зубы делают старые лица ещё безобразнее. Теоретики предсказывают, что через пятьдесят лет всем европейцам (если, конечно, они уцелеют) будут вставлять искусственные вечные зубы уже при рождении. Многовековой кошмар кариеса перестанет терзать человечество. Потребление «кухенов» в одной только Германии возрастёт до десяти миллионов тонн в год. Ожирения, однако, опасаться не следует. К тому времени будет открыт такой эффективный способ сбрасывания лишнего веса, что за один год население Западной Европы будет терять в весе ровно столько, сколько население Китая будет прибавлять за десятилетие. Вид на мостовую ему закрыла молодая двухметровая женщина. Во рту у неё сорок восемь зубов. Одета она вызывающе безвкусно. Впечатление такое, что это манекен из роскошного магазина дамской одежды, решивший тоже бороться за мир. В Москве такую особу приняли бы за клоуна из цирка. Здесь на неё никто не обращает внимания. Те же теоретики-футурологи предсказывают, что через пятьдесят лет такие огородные чучела станут идеалом женской красоты. Бедные потомки! Впрочем, о вкусах не спорят. Пятнистый слюнявый дог, например, отчаянно кокетничает со старой облезлой собачонкой, сидящей в сумочке у Венеры двадцать первого века. А он бы на месте дога предпочёл бы вон ту молодую боксершу... Но он — всего лишь шпион из страны, которая отстала от Запада в отношении дамских мод и искусственных зубов на целых пятьдесят лет. Неужели Москва всё-таки догонит Запад, и там будет то же самое, что сейчас здесь? Непонятно, зачем кого-то догонять, если можно просто уйти в сторону, т.е. вперёд? Люди стоят неподвижно и безмолвно. Даже собаки замерли с сознанием важности момента. Поразительный контраст с русской толпой. В России в таких случаях толпа кипит движениями и звуками, а собаки носятся как ошалелые, радуясь людскому сборищу как светлому празднику. Тут ни одного пьяного. А в России трезвый мужчина в таких случаях исключение... Так кто же от кого отстал?! Теоретики предсказывают, что через пятьдесят лет человеческие сборища вообще исчезнут во избежание распространения инфекционных заболеваний и во имя защиты свободы личности от посторонних прикосновений. И даже пацифисты будут ходить на демонстрации лишь с помощью телевидения.

Пацифисты съехались сюда со всех концов страны, многие — на своих машинах. Говорят, что через пятьдесят лет на каждого европейца будет в среднем приходиться три автомашины. Интересно, считают ли эти предсказатели русских европейцами? И как наш брат Иван будет передвигаться на тройке из автомобилей по нашим непроходимым дорогам, да к тому же ещё в доску пьяный?

Ходят слухи, будто демонстрацию спровоцировали советские агенты. Зачем советским агентам провоцировать то, что и без их усилий может случиться? Им достаточно лишь не мешать западным миролюбивым и свободолюбивым людям делать то, что они сами хотят, и писать в Москву отчёты о том, что все происходящие на Западе полезные для Москвы события суть результат их активности, — надо же как-то оправдать своё приятное времяпрепровождение на Западе. И слухи распускать в том же духе. Легковерным западным людям можно даже неожиданный для этого времени года снегопад представить как «руку Москвы». Это полезно как Москве, так и Западу. Москва раздувает свою воображаемую мощь, а Запад — свою воображаемую немощь. Западу это выгодно как самооправдание своей потенциальной капитуляции перед не очень-то сильным противником, а Москве — как маскировка своей актуальной неспособности принять эту капитуляцию.

По обе стороны улицы выстроились полицейские. Рослые, сытые, хорошо одетые молодые ребята. Хотя они до зубов вооружены, выглядят они гораздо миролюбивее борцов за мир, которые вот-вот вольются в эту улицу. Он уже видел их в прошлые дни. Они съезжались сюда целую неделю, заполонив весь город и его окрестности. Настроены они довольно агрессивно. А на лицах полицейских написана неуверенность и растерянность. Их оружие выглядит скорее как средство самозащиты, а не нападения. И вообще создаётся такое впечатление, что аппарат государственной власти на Западе уже был бы не способен защитить существующий социальный строй, если бы нашёлся достаточно сильный враг этого строя, всерьёз захотевший его разрушить. Вот проблема для размышлений футурологам! Он убеждён в том, что в ближайшие десятилетия все созданные до сих пор социологические и политологические теории современного исторического процесса будут выброшены на помойку. Вспомнил польские события недавнего времени. В тот момент, когда Папа приезжал в Польшу, казалось, что достаточно было одного его слова, чтобы в корне изменить ход истории в этом кусочке планеты и в этот отрезок времени. Но слово не было сказано, ибо никто не хотел, чтобы оно было сказано. Ибо все боялись, что слово будет сказано, но ничего существенного не случится. А будет ли сказано это решающее слово здесь в будущем?

Раздался вой сирен. Промчались полицейские на мотоциклах, за ними — полицейские на бронированных машинах. Показалась голова колонны демонстрантов. Впереди — старые и выходящие из моды деятели культуры, молодые и входящие в моду руководители левых политических группировок, защитники животных и растений, профессиональные борцы за мир. Они несут лозунг «Война — нет, мир — да». Смешно, война ещё не началась, а они уже требуют мира. Впрочем, когда война начнётся, тогда будет не до демонстраций. А начнётся ли она? Никто не хочет войны. Те люди, которые не участвуют в этой демонстрации, тоже не хотят войны. Но войны не начинают, они сами начинаются. Люди затем лишь оформляют неподвластный им исторический процесс в честолюбивую форму воли и интеллекта. Люди до такой степени не хотят войны и боятся её, что прилагают титанические усилия как можно лучше подготовиться к ней.

— Но оставим эти мрачные мысли, — говорит он себе. — Погляди, сколько тут людей доброй воли, которые хотят предотвратить новую войну! Откуда их столько набралось? Кто эти люди? Чего они хотят на самом деле? Мира? Так они его и имеют! Но он всё-таки их не удовлетворяет. А что бы они делали, если бы не было угрозы войны, вернее — если бы страх войны не превратился в идеологическое средство манипулирования людьми и не завладел бы душами миллионов? Демонстрировали бы по какому-то другому поводу. Раз есть свобода демонстраций, так почему бы ею не воспользоваться? Заставить бы их работать в колхозах или на «великих стройках коммунизма», как в Советском Союзе! Тогда бы... Но они не против работы. Правда, они хотят работать совсем не так, как у нас: не в колхозах и не в Сибири. А сколько здесь иностранных рабочих? Ладно, это их дело, а не твоё. Они добиваются того, чего хотят они сами, а не того, что кажется целесообразным постороннему наблюдателю. А ты тут посторонний.