— Чего тебе еще, Богдан? — недовольно взглянул на меня Иллар.

Поскольку команды заткнуть рот не последовало, воспользовался принципом любого правового общества «что не запрещено, то разрешено» и уже говорил не останавливаясь, не давая никому вклиниться в поток моей мысли:

— Видение у меня было, казаки! Едем мы на трех возах по дороге вверх по Днепру, как будто в Киев на базар едем. В первом возе вот этот казак прихованный лежит, дорогу показывает. Во втором — човен[19] новый, как на продажу, в третьем еще что-то. Едет нас полтора десятка казаков да атаман. Как показал нам он место тайное, переправился десяток казаков на левый берег, все в халамыдах, таких, как у меня, чтоб ходить скрытно, с луками да стрелами. И стали мы на том берегу скрытно в засаде ждать. Приезжают вскоре три десятка татар, а с ними — старый мурза. Осмотрелись, десяток вверх уехал, второй — вниз, а третий с мурзой старым остался. Тут мы их стрелами посекли, старого живым схватили — и обратно на свой берег переправились. И еще сказывал мне святой Илья, если не словим того мурзу, беда может с нами случиться, так что постараться нам всем надо. Какая беда от того старика может быть, того не говорил. Может, тот мурза — колдун татарский? То мне не ведомо.

— Все сказал, Богдан? — Атаман смотрел на меня холодно и не скрывая угрозы. Такие люди, как он, не любят даже косвенных манипуляций, которые они чуют спинным мозгом. К тому же он был какой-то слишком трезвомыслящий: святой Илья не вызывал в нем должного почтения. Это было и хорошо, и плохо. Так всегда в этой жизни.

— Все как на духу рассказал, батьку!

— Тогда собирайте все, что вы с этих троих сняли, да коней их готовьте. Отвезете все Дмитру на хутор. Только так идите, чтобы никто вас по дороге не видел. Никому про черкасских казаков ни слова. Спрашивать будут, что да как, говорите, на татарский дозор нарвались, вынюхивали татары что-то на нашем берегу. Всех их стрелами посекли, добычу пока не делили. Если все живы будем, потом на троих разделите. Вы добыли, вам и делить. Как Дмитра довезешь, найдешь Мотрю, попросишь, чтобы к нему ехала, рану осмотрела. Сам в селе отдыхай, моего наказа жди. Все поняли, казаки?

— Все поняли, батьку, — дружно ответили мы с Дмитром, отправляясь выполнять наказ.

Возвращаясь шагом следом за Дмитром, который заявил, что знает короткую дорогу в свой хутор, и ведя в поводу свою заводную и еще троих коней, думал, что права народная мудрость: самое трудное занятие — это ждать и догонять. Трудно ждать решения, которое касается тебя, но принимают его другие дяди без учета твоего мнения. Оставалось надеяться на то, что ход их мыслей не будет сильно отличаться от моего.

Блажен, кто верует, тепло ему на свете!

Чуть заметная тропинка вилась густым смешанным лесом, то опускаясь в овраги, в которых журчали кристально-чистые холодные ручьи, то взбираясь на холмы, заросшие, как и все вокруг, столетними ясенями, дубами и соснами. Она пересекала небольшие поляны, издали похожие на солнечные колодцы, вырубленные в сумраке леса, и пробегала мимо небольших темных озер, прячущихся в тени деревьев и улыбающихся солнцу лишь в летний полдень. Мы углублялись в Холодный Яр, Дмитро по каким-то ему известным приметам переходил с одной тропинки на другую и уверенно вел нас по маршруту. Неторопливая дорога убаюкивала вкупе с кубком вина, которым угостил атаман перед отъездом. Перед глазами еще раз возникли события последних часов.

Громогласно поблагодарив нас троих за проявленную бдительность и обезвреживание такого опасного дозора, посланного татарами, он пустил по кругу свой серебряный кубок и как бы невзначай спросил Дмитра:

— А что, Дмитро, ты как думаешь, чего на вас эти казаки кинулись?

— Так это, батьку, старый этот баял им чего-то — наверно, понял, что раскусили мы их, и давай они к лукам тянуться и коней навстречу разворачивать.

— А как он понял, что вы их раскусили?

— Так Богдан про Загулю давай байку рассказывать, что он низкий и конопатый, а они даже не почесались. Знамо дело, не видели они его в глаза, а в гости к нему едут. Кто ж такому поверит?

— Так и липнет к тебе беда, Богдан: куда ни сунешься — везде напасть какая-то тебя ждет. С чего бы это, по твоему разумению, такое деется? — Атаман смотрел на меня холодно и оценивающе, как смотрят на соперника перед поединком.

— Так знает нечистый, батьку, что мне святой Илья помогает, вот и хочет меня со свету свести, — простодушно глядя ему в глаза, недолго думая, выдал ему свою теорию происходящих событий.

— Вот оно как, — иронично заметил атаман, протягивая мне полный кубок. — Тяжкая у тебя доля, Богдан, у нечистого слуг много, ты смотри не поддавайся — как мы без твоих видений знать будем, что дальше делать?

— Все понял, батьку, не поддамся, — на полном серьезе ответил, делая вид, что не замечаю его иронии, и прильнул к кубку.

Тут жизнь в очередной раз решила меня проверить, готов ли держать ответ за свои слова.

Мы стояли возле коней, готовясь в дорогу, атаман подошел к нам сказать пару напутственных слов. Когда он решил угостить нас на дорогу вином и велел тащить к нему кубок с бурдюком, подтянулись и остальные: кто же такое пропустит? Дерево с пленниками было от нас в десяти шагах спереди и справа. Мы стояли небольшим кольцом, каждый был повернут к дереву своим боком, атаман стоял к нему практически спиной, мне дерево было хорошо видно, поскольку был развернут к нему лицом. Опустошая кубок, краем глаза выхватил какое-то движение со стороны дерева, и тело без участия сознания успело вытянуть правую руку с недопитым кубком в сторону дерева.

Как хорошо, что мое сознание в тот момент было занято важным вопросом сравнительного вкусового анализа употребляемого напитка с винами, имевшими хождение в Союзе, незалежной Украине в двадцатом и двадцать первом столетии, и не мешало телу действовать. Еще древние китайские мудрецы заметили и записали: когда пьяный человек падает с арбы, он ничего себе не ломает, потому что его дух и тело едины. Если вы, задумавшись, идете по улице, то, споткнувшись, вы никогда ничего себе не повредите и, как правило, упадете на выставленные руки. Другое дело, что когда вы смотрите под ноги, то можете вообще не споткнуться и не упасть.

Что-то сильно ударило в кубок, выбивая его из моей руки, и срикошетило мне в грудь. Не успели мы сообразить, что происходит, как пожилой рухнул животом на костер и откатился в сторону, сжимая в правой руке тонкую горящую палку, которую он несколько раз ударил оземь, сбивая пламя и обгоревший уголь.

— Будь ты проклят! — нечленораздельно промычал он.

Попробуй поговори, когда у тебя целые сутки во рту палка торчала. Впрочем, пожилого все поняли — уж больно горели ненавистью его глаза, которыми он смотрел на меня. Откинувшись на спину, он с размаху всадил обгоревшую заострившуюся палку себе в глаз, дернулся несколько раз, с тяжелым хрипом вдохнул-выдохнул воздух и затих.

Мы все с суеверным ужасом смотрели на него, еще не веря, что уже все, что его душа улетела держать ответ перед Высшим судом, что это тело, еще мгновение назад полное движения, ненависти и страсти, уже не встанет и не выкинет с нами еще какого-то трюка. Затем взгляды обратились ко мне: в них был испуг и сочувствие. Проследив их траекторию, я обнаружил, что у меня в груди торчит небольшой нож, пробивший мой толстый стеганый халат и застрявший в кольчуге, надетой под ним. Грудь была облита красным вином, выплеснувшимся из выбитого кубка, и все с нетерпением ждали, когда же я наконец упаду.

— Это вино, а нож в кольчуге застрял, — истерически хихикая, сказал я, выдергивая нож из груди и демонстрируя всем, что лезвие чистое.

— В рубашке ты родился, Богдан, характернык в шею метил, — задумчиво промолвил Сулим, подбирая и разглядывая серебряный кубок, спасший мне жизнь, на котором четко была видна отметина от ножа.