— Медам, не лучше ли в шкаф, — в свою очередь предложила Липина.

— Нет, Липочка, из шкафа каждый раз, как захочется посмотреть да полюбоваться, не достанешь, а тут удобно, когда под рукой, — заволновалась Замайко.

Все согласились с ее доводами.

Липина торопливо обернула рисунок в чистый лист бумаги и осторожно спрятала в свой пюпитр, отличавшийся образцовым порядком.

Воспитанницы под предводительством Стружки спустились в Зеленый зал, где их нетерпеливо ожидала молоденькая регентша [39] из бывших институток. У нее был приятный высокий голос, и воспитанницы называли ее не иначе как «Соловушка».

В тот вечер Соловушка была особенно утомлена спевками. Каждый класс разучивал что-либо ко дню юбилея, и бедной девушке ежедневно приходилось в течение целого дня вслушиваться в пение учениц, что, несомненно, сильно действовало на ее нервы; она сделалась раздражительной и нетерпеливой.

С малявками заниматься было особенно трудно, и она с тяжелым вздохом встретила их появление.

— Уж я их на ваше попечение оставлю, Софья Андреевна, самой-то мне к себе понаведаться надо, тоже ведь недосуг перед праздником-то, — как бы оправдывалась Струкова. — А вы у меня смотрите, умницами быть, а не то накажу, кто напроказит, — пригрозила она седьмушкам и быстро скрылась за дверями зала.

Соловушка была недовольна уходом синявки. В присутствии той девочки бывали несравненно внимательнее, и спевки проходили более успешно.

А тут как нарочно девочки зевали, пели из рук вон плохо и несогласно, и своим пением довели Соловушку буквально до исступления.

— Не пение, а вой какой-то! Да считайте же вы! Бо же ж ты мой! Вот ведь наказание с такими ученицами! — кричала она, выходя из себя.

— Еще раз второй такт повторяйте. Ну?! — беря аккорд, приказала она.

Запуганные ее резкими окриками, девочки пели невнятно, многие просто боялись открыть рот.

— Это ни на что не похоже! Ведь если вы так и дальше будете, то никакого толку из вас не будет, и вы осрамитесь на юбилейном концерте, прямо со стыда за вас сгореть можно! — сердилась Соловушка.

Малявки стояли понурые, пристыженные, готовые провалиться сквозь землю.

— Вот заставлю каждую отдельно разучивать, так, небось, больше толку выйдет. Начинай-ка ты! — неожиданно обратилась она к Гане.

«Господи, помоги!» — мысленно помолилась та и, желая угодить Соловушке, запела в полный голос.

— Замолчи, ради Бога замолчи! — завизжала регентша. — Боже мой, да у тебя не горло, а медная глотка, ты как труба Иерихонская [40], что ты, оглушить меня, что ли, хочешь? — подпрыгивая на своем табурете, нервно вскрикивала она.

Савченко стояла красная как рак. Ей теперь было стыдно своего голоса, стыдно за свое желание его полной силой угодить разгневанной учительнице.

«Вот тебе и угодила», — словно кто-то смеясь шептал ей на ухо.

— Медная глотка, медная глотка! — подхватили воспитанницы, кто-то фыркнул, кто-то не удержался и громко расхохотался.

— Это еще что? Вы еще смеяться смеете? Замайко, это ты отличаешься? Пой за это!

Ганя воспользовалась моментом и торопливо спряталась за спину Кутлер.

— Медная глотка! Медная глотка!.. — кривляясь и гримасничая, дразнила ее Исаева.

На душе у Гани стало невыносимо тяжело, она почувствовала подступавшие к горлу слезы — слезы от незаслуженной обиды.

«Еще расплачусь, этого только и не хватало», — рассердилась она на себя, и ей захотелось уйти подальше от осмеявших ее подруг: в ушах еще звучал их смех и обидные выкрики Исайки.

Гане хотелось огрызнуться, сказать что-нибудь злое, но в то же время она чувствовала, что стоит ей открыть рот, как вырвутся подступавшие рыдания, которые она с таким трудом сдерживала в груди.

И в смятении девочка быстро направилась к выходу.

Несколько любопытных обернулись на шорох ее шагов, но никто не остановил удалявшуюся подругу. Соловушка не заметила ее ухода, она была полностью поглощена своим делом.

А Исаева ехидно улыбнулась и тоже незаметно шмыгнула за дверь.

Ганя быстро поднималась по лестнице. Ей хотелось остаться одной, совсем одной, и выплакать слезы обиды, накопившейся в ее сердце. Она торопливо прошла в полутемный дортуар, пробралась к своей кроватке в дальнем углу и упала на колени перед небольшим образком в изголовье.

— Боженька, помоги… Боженька, спаси, — бессвязно шепчет она дрожащими губами; слеза за слезой капают на холодный пол. — Боженька, Боженька, помоги мне, помоги. Ведь Ты всемогущий, Ты можешь сделать так, чтобы я стала голосистой, такой же голосистой, как была покойная мама. О, сделай так, Боженька, пусть перестанут смеяться надо мной и пусть все, все позавидуют мне!..

Головка Гани падает в подушки, горькие рыдания вырываются из груди; девочка объята горем, которое кажется ей безысходным.

— Детка, о чем ты? — неожиданно прозвучало над ней, и чья-то ласковая рука легла на ее разгоряченную головку.

Ганя в испуге вскочила на ноги. Перед ней стояла Малеева.

— Савченко, это ты? О чем ты так горько плачешь? Скажи мне, детка, что у тебя случилось? И верь мне, тебе сразу легче станет на душе.

Ганя смущенно смотрит на классную даму, вслушивается в ее голос и не узнает в стоящей над ней женщине всегда спокойную, ровную Малееву.

Что-то новое, хорошее слышится девочке в звуке ее голоса, в ее движениях. Это не классная дама, а просто добрый человек, который отозвался на ее детское горе. И Ганя вдруг почувствовала доверие к этой скромной синявке и открыла ей свою печаль.

Малеева внимательно вслушивалась в бессвязный лепет девочки и все больше проникалась страданием обиженного, самолюбивого ребенка.

Она дала Гане высказаться, а затем сказала ей несколько простых, но теплых слов, которые сразу ободрили девочку и заставили ее иначе взглянуть на все произошедшее.

Не прошло и получаса, как Ганя вполне успокоилась и на прощание беззаботно улыбнулась поцеловавшей ее учительнице.

…В то время как Ганя была в дортуаре, Исаева торопливо пробралась в класс.

Чутко прислушиваясь и оглядываясь на дверь, она проскользнула к пюпитру Липиной, быстро откинула крышку, схватила злополучный сюрприз и, заслышав в коридоре чьи-то шаги, торопливо скомкала рисунок и сунула его в карман.

Беззвучно выскользнув в коридор, она вызвала Тычинкину и, убедившись, что за ними никто не наблюдает, сунула ей сокровище своих врагов.

— Ай да Зина! Вот молодец! Ловко ты у них стянула! — в восторге прошептала Тычинкина, заранее радуясь горю малявок и не задумываясь о последствиях такого жестокого поступка.

— Уж если я что обещала, так будь спокойна, исполню обязательно. То-то потеха будет теперь, а? — и недобрая улыбка скривила губы Исайки.

— Смотри, все потом расскажешь, страсть как люблю про скандалы слушать… — хитро подмигнув, шепнула шестушка и торопливо юркнула в свой класс.

Исаева благополучно вернулась в Зеленый зал, где никто не заметил ее кратковременного отсутствия, кроме Кутлер.

— А где Савченко? — спросила у нее Зина.

— Должно быть, в la bas, — небрежно отозвалась Кутя.

— Ее там нет, я только что оттуда, — многозначительно заметила Исайка.

Кутлер только пожала плечами и отвернулась: ей не хотелось говорить с бывшей подругой.

Спевка кончилась. Со вздохом облегчения малявки вернулись в класс, где их уже поджидала Стружка.

Не успели девочки разойтись по своим местам и заняться делом, как класс облетела ужасная новость: сюрприз исчез из пюпитра Липиной!

— Быть не может!

— Господи, да куда же он мог деваться?

— Липочка, поищи хорошенько, ведь все видели, как ты его спрятала перед уходом! — слышались взволнованные голоса подруг, окруживших не на шутку перепуганную и бледную от волнения Липину.