– Да, – угрюмо подтвердил Ланц, глядя на тело так, словно надеялся, что оно сейчас исчезнет, и все происходящее окажется попросту мороком, наведенным шутки ради неведомым волшебником. – Сын нашего бюргермайстера.

– Вот зараза… – пробормотал Курт тоскливо и едва не покривился от неуместно громкого голоса помощника на фоне их почти шепота:

– А будь это бездомный мальчишка – вы бы так не заботились, а?

– Дурак ты, Хоффмайер, и не лечишься. – Ланц говорил все так же едва слышно, без злости в голосе, устало складывая слова одно к другому. – Дело не в том, что видим в этом убийстве мы, а в том, что увидит в нем город. Хальтер будет биться головой об стену и свирепствовать, наплевав на все свои сделки с местными шайками, Кёльн впадет в панику, и сколько может быть самовольных «судов»… Приятелям нашего аборигена не позавидуешь, как и любому мало-мальски нелюбимому нашими добрыми прихожанами жителю города. Что-то искать, что-то расследовать в такой обстановке станет и вовсе невозможно… Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Друденхаусу придется вывернуться через уши наизнанку.

– Как это могло случиться? – стараясь не видеть пристыженного лица своего подопечного, спросил Курт растерянно. – Тело, сколь хватает моих познаний, нашли утром, стало быть – убили его ночью, а это значит, что он пропал еще вчера. Как после случившегося с Кристиной Шток бюргермайстер не поднял всех на ноги? Почему вчерашним вечером была тишина, не понимаю.

– Вот и спросим у него – старик отослал к нему курьера с просьбой явиться в Друденхаус. – Райзе поднялся с корточек, продолжая глядеть на тело неотрывно, и вздохнул. – Ты прав, нашли утром – не так давно. Знаешь, кто и зачем использует этот пустырь?

– Да, местные студенты – когда хотят устроить мордобой без свидетелей.

– Вот один из таких… поединщиков и явился к нам сегодня. Причем – умные ребятки, надо им отдать должное – один кинулся к нам, а другой остался сторожить тело. Чтоб никто не обобрал, чтоб место не затоптали; как выяснилось – с юридического факультета оба…

– Где они сейчас?

– У нас, где ж еще, – пожал плечами сослуживец. – Дабы не разболтали лишнего прежде времени, да и чтоб, одумавшись, не упрятались куда от глаз наших подале. Пока город не проснулся совершенно, тело перевезем в Друденхаус, а отсутствия пары студентов на лекциях никто не заметит – впервой, что ли… Ни к чему раньше должного подымать волнение, которое все одно наступит…

– Повозка скоро будет, – отозвался Ланц все так же хмуро, косясь на Бруно – тот стоял в стороне, прижав ладонь к губам, и на маленькое бледное тельце старался не смотреть. – Что сейчас сказать можешь, кроме того, что убийца тот же?

Райзе вздохнул, вновь присев на корточки, и повел рукой над кровавыми пятнами, очерчивая их контур в воздухе:

– Вот это видите? Больно крови мало для таких ран; понимаете, к чему я это?

– Его убили в другом месте? – предположил Курт, подступив ближе. – И вынесли сюда уже после?

– Голову ставлю, – подтвердил тот. – Выбросили ночью – у него изморозь на ресницах, да и мышцы закаменели более, чем обыкновенно это бывает. Заморозки сейчас еще хилые, посему вот так он пролежать должен был не менее часов трех, а то и того больше… Не вороти взгляд, Хоффмайер, смотри. Учись.

– Это не моя работа, – глухо отозвался тот, и Райзе невесело усмехнулся:

– Не зарекайся. Смотри, смотри. Злее будешь.

Курт не сказал ни слова – ни подопечному, ни сослуживцу, тоже присев на корточки у растерзанного тела. Злости он не ощущал – скорее раздражение, и, вопреки логике, не на неведомого убийцу, а на себя самого, ибо одним из чувств, пробивающихся сквозь все прочие, было чувство непозволительное, мерзостное: чувство почти удовлетворения. Нити, пускай призрачные и нечеткие, ведущие от первого преступления к преступнику, оборвались или спутались, и ни единой мысли пробудить не могли, новое же убийство давало слабую, но все же надежду на то, что какой-то след появится, быть может, хотя бы сейчас.

Пристальный взгляд Ланца он ощутил затылком – так явственно, словно взгляд этот был ножом, прижавшимся к коже вплотную, острым и ледяным, будто старший сослуживец увидел его мысли…

– Рука та же… – повторил Курт, не отводя взгляда от серо-бурых сломов тонких ребер, смотрящих на него из ран. – А оружие?

– Боюсь, и оружие тоже.

– Почему «боюсь»? – снова вмешался Бруно, по-прежнему держась поодаль; Райзе вздохнул:

– А ты сам пораскинь умом, помощник следователя. Если в обоих случаях оружие одно и то же, один и тот же убийца – стало быть, нож, с которым светские взяли нашего арестованного, здесь и вовсе не у дел. И вот тогда придется задуматься над вопросом – а к чему было его подбрасывать?

– К чему подстава, – медленно произнес Бруно, – если и оружие, и почерк все равно всплывут при следующем убийстве…

– Вот именно, – коротко кивнул Райзе, поднявшись и механически отерев о штанины совершенно чистые руки. – Единственное, что сейчас можно утверждать с полнейшей убежденностью, так это то, что приятель нашего академиста тут ни при чем. Probatio summa[42]. Убойное, я б сказал…

Финк, когда он приблизился к камере, вскочил, метнувшись к решетке рывком, вцепившись в прутья, и замер, ничего не говоря, лишь глядя выжидательно, с отчаянной надеждой.

– Бумаги о твоем освобождении подписаны, – сообщил Курт негромко, забрав у стража ключ и отогнав его прочь кивком, и вскинул руку, оборвав не успевшие еще вымолвиться слова: – Не меня благодари – убийцу.

Ошалелое, радостное облегчение в глазах бывшего приятеля не исчезло, однако словно бы потускнело, затмившись мрачностью.

– Еще кого-то зарезали? – предположил он почти без вопроса в голосе, и Курт кивнул, распахивая дверцу решетки:

– Выходи… Да. Еще кого-то. А если точнее – Хальтера-младшего.

– Вот тварь… – процедил Финк сквозь зубы и, перехватив его взгляд, нахмурился, отступив: – Что ты так на меня вылупился, Бекер? Ты ведь не думаешь, что это мои парни порешили мальчишку, чтобы с меня снять подозрения?

– Нет, я так не думаю – по многим причинам; однако у меня есть к тебе разговор, серьезный разговор, перед тем, как ты уйдешь из Друденхауса.

– Вербовать будешь? – мрачно уточнил тот, и Курт вздохнул, подтолкнув его в спину к двери:

– Хуже, Финк. Я должен сказать тебе кое-что, – пояснил он, когда из-за поворота коридора их уже не мог слышать страж у камер, – и, будь так любезен, выслушай меня спокойно, без возмущенных криков и сквернословия. Это – понятно?

Финк скосил в его сторону взгляд, уже далекий от радостного и благодарного, полный теперь подозрительности и напряжения, но не произнес ни слова; Курт кивнул:

– Хорошо. Подробностей рассказывать не стану – не имею права, однако изложу кое-какие свои выводы, дабы ты уяснил, что я серьезен и не вываливаю тебе первое, что взбрело мне в голову… Итак, Финк, главное: можешь считать доказанным, что подставить хотели именно тебя. Не кого угодно, лишь чтобы скрыть подлинного убийцу, а тебя и только тебя.

– И какая тому причина? – хмуро уточнил тот, и Курт ткнул себя пальцем в грудь:

– Я. Многое в этом деле говорит о том, что кто-то хотел привлечь мое внимание. Кто-то знал, что ты знаешь меня, что обратишься ко мне за помощью, если окажешься в таком положении. Главное – что я эту помощь окажу; это, стало быть, кто-то, кто располагал сведениями о нашем прошлом знакомстве и – о том, что это знакомство недавно было восстановлено. Проще говоря, Финк, ты в этом деле стал попросту разменной монетой.

Бывший приятель слушал, все более мрачнея, глядя в пол у своих ног; наконец, подняв взгляд тяжело, точно наполненный свинцом котел, переспросил – тихо, почти не разжимая губ:

– И девчонку зарезали потому?

– Этого я пока не знаю, – качнул головой Курт. – И для тебя главное не это. Подумай сам: кто-то знал о нашей старой дружбе, кто-то знал, что мы снова встретились, причем встреча эта закончилась восстановлением отношений… ну, скажем так – не враждебных. Кто-то, кто знает, где проходят ваши сборища, кто знает, что там бываешь ты – что бываешь часто, иначе не стали бы подкарауливать тебя именно там. Что из этого следует?