Мартовский воздух был стылый и влажный. Пока княжна стояла у разбитого окна, он приятно холодил руки и лицо. Но выходить на улицу по-прежнему не хотелось. Распорядившись немедля доложить о случившемся государю и ничего не трогать на месте происшествия — а осколки посуды и каша всё так же пятнали пол в коридоре — Раннэиль не спеша направилась к двери, к которой тащили задержанного. Нужно быстро провести первый, пусть поверхностный допрос, пока он раздавлен собственным страхом и не успел придумать спасительной лжи. А запах… Что ж, у всего есть и неприятная сторона.

Братья знали: если сестрица Раннэиль цветёт нежной улыбочкой и смотрит невиннейшим взглядом, кому-то вскорости очень сильно не поздоровится. И расправе не помешает ничто. Если же она предельно серьёзна, значит, готова пойти на взаимовыгодную сделку. Но из всех братьев выжил только Аэгронэль, знавший сестру с этой стороны не так хорошо, как старшие, да и не было его здесь. Так что правильно распознать настрой княжны было некому. Это, наверное, к лучшему. Суровый взгляд и пугающе спокойный тон, по её мнению, действовали на некоторых куда лучше яростных криков и угроз.

Человек уже не вырывался, но, несмотря на холод собачий в выстуженном коридоре, обильно потел. Глаза вытаращены, размером на пол-лица. Хорошо, что взгляд не бегающий. Значит, ещё не оклемался, не выискивает лазейку, с помощью которой можно увернуться от пыток.

— Ты ведь понимаешь, что натворил, — княжна, тихо шелестя шёлком платья, подошла поближе. Сомнительный аромат сделался невыносимым, но она терпела. — На царя руку поднял, это не шуточки.

— Не на царя, не на него, матушка, — отчаянно замотал головой задержанный. — Бог свидетель, не ему сие предназначалось. Бес попутал! Н-не знал я… не знал, где чья миска! Увидал, где поднос выложен красивенько, вот и подумал…

— Что ты подумал? — резко перебила его княжна. — Говори.

— Что это ей уготовили… царице опальной… Не губи, матушка! Не сам додумался, мне велено было!

Один мгновенный взгляд — и Раннэиль поняла, что сейчас всё дело будет загублено на корню. В коридор ведь и дворня набежала. Стояли молча, изредка крестясь, и слушали.

— Выйдите все, — жёстким тоном приказала альвийка.

— А ну-ка живо на двор, живо! — засуетился кто-то из старших слуг, начиная выпихивать челядь в дверь. — Ишь, уши растопырили! Пошли, пошли!

— Вас, господа гвардия, попрошу не оставлять меня наедине с этим человеком, — тем же тоном произнесла княжна, обращаясь к солдатам, когда слуги покинули коридор. — Но о том, что вы сейчас услышите, можно говорить только с государем, либо с тем, кого он сам укажет.

— Само собой, матушка, — услышала она в ответ. — Не впервой.

— Итак, — она продолжила допрос, пока пойманный не «перезрел». — Тебе было велено отравить императрицу?

— Именно так, — обречённо кивнул горе-преступник.

— Кем велено?

Человек мелко задрожал и попытался упасть на колени. Только повис на руках у дюжих гвардейцев.

— Не губи, матушка! — взвыл он, источая запах испачканных штанов и страха. — Коли скажу, не жить мне!

— А коли не скажешь, так я тебя от дыбы избавить не смогу, — княжна подпустила в голосе нотку сожаления. — Оттуда тебе одна дорога — на плаху, как покусившемуся на жизнь императора. Или императрицы, ничуть не лучше. Но если мне всё скажешь, упрошу государя, чтобы не отправляли тебя к Ушакову в подвал. Ссылкой отделаешься. Хоть и вдалеке от столицы, а жив и здоров будешь… Ну, как, согласен говорить?

— Так ведь, матушка, там такие персоны… Не то, что меня — и тебя в порошок сотрут! — человек поглядел на неё едва ли не с сочувствием. — У них везде глаза и уши, даже здесь, во дворце царском!

— Вот ты мне их и назови, — княжна впервые за весь разговор улыбнулась — холодно, страшно. — А я уж позабочусь, чтобы эти глаза поприкрывали да уши пооборвали. Мне, знаешь ли, тут ещё жить, неохота, чтобы всякие глазели да подслушивали… Итак, я жду. Выбирай, с кем говорить будешь — со мною, или с Андреем Ивановичем Ушаковым.

Надо отдать этому человеку должное: выбор он затягивать не стал. Запинаясь и потея, назвал несколько имён, да кто, где и что говорил, да какие приказания ему давали. Выложил то немногое, что ему положено было знать по невеликому статусу, минут за пятнадцать, вряд ли больше. Но имена и впрямь громкие: Долгоруковы да Голицыны. Рюриковичи и Гедиминовичи, рядом с которыми Романовы — выскочки.

— Грамотный? — выслушав его, спросила княжна.

— Н-немного, — кивнул незадачливый убивец. — Читать-писать учён.

— Пойдёшь со мной. Я дам тебе перо и бумагу, и ты всё в точности изложишь, как мне сейчас говорил… при свидетелях. Может, ещё что вспомнишь по дороге. Потом тебе дадут чистые штаны, посадят за караул, там и будешь ждать приговора государева. И молись, чтобы Пётр Алексеевич к моим словам прислушался. Всё понял?

— Всё, матушка. Всё понял. Век за тебя бога молить буду.

— Идём.

— А нам-то как быть, матушка? — спросил один из солдат. — Пост наш у этой самой двери. Никак нельзя покинуть.

— Так отправьте кого-нибудь в караулку, чтобы прислали двоих сменить вас при этом… злодее кровавом, — невесело усмехнулась княжна. — Ему сейчас охрана нужна больше, чем мне.

Разумеется, тащить задержанного в «кабинетец» никто не стал. Достаточно было выгнать заспанных писарей из комнатушки, примыкавшей к канцелярии, и, оставив при преступнике парочку солдат, отправиться, наконец, на доклад к Петру Алексеевичу. Благо, было с чем.

Она надеялась, что ему уже доложили обстановку, причём без отсебятины. Основания для оптимизма были: если бы императору не доложили, как она велела, и он не был в курсе случившегося, ей бы не дали спокойно допросить незадачливого отравителя. Значит, эту часть дела он полностью доверил ей, полагаясь на её богатый опыт по части тайных дознаний. А это, в свою очередь, значило, что сам он взялся за куда более важную часть. Раз заговорщики проявили себя активными действиями, и их имена были известны задолго до откровений попавшегося слуги, значит, плод созрел и пора снимать его с ветки.

И, судя по тому, что Раннэиль увидела и услышала, едва отойдя от дверей комнатушки, так оно и было.

Из Зимнего дворца сейчас спешно разъезжались не только курьеры, но и воинские команды, состоявшие из солдат обоих полков лейб-гвардии. Ибо дело оказалось таково, что некогда было посылать за людишками из Тайной канцелярии. Кареты с зарешеченными окошками подтянутся по нужным адресам позднее, а сейчас самое главное — никого из заговорщиков не упустить.

Среди гвардии был запущен слух о покушении на самого императора, и преображенцы с семёновцами, безусловно преданные Петру Алексеевичу, не только не обиделись, что поручают им «собачье дело», но и выполняли приказания с небывалым рвением. Такая вот почти что военная операция переполошила город, но пока обыватели чесали затылки, недоумевая по поводу невероятной активности гвардии, практически все персоны из не слишком длинного списка уже были схвачены и в страхе дожидались приезда вышеупомянутых карет с зарешеченными окошками. Вот об этом никому было болтать не велено. И, что самое интересное, не болтали. От этого молчания в народе поползли самые невероятные слухи, от весьма близкого к истине раскрытого заговора до новой войны со шведами. Столь бурная деятельность не могла не привлечь внимание иноземных послов, и те подняли на ноги всех своих конфидентов — нужно добывать информацию, иначе что прикажете отписывать своим королям и герцогам?

Тем не менее, всё произошло настолько быстро, что Раннэиль заподозрила государя в давней подготовке к операции против заговорщиков. А может, и не конкретно против этих, а против любой фронды родовитых, которых он, потомок бояр Юрьевых-Захарьиных-Романовых, откровенно презирал. Но всё-таки спиной к ним старался не поворачиваться. Теперь, когда заговорщиков уже начали свозить в Петропавловскую крепость, у него появился прекрасный повод окоротить знатные роды, мечтавшие похерить[33] и Табель о рангах, и обязательную службу государеву для людей дворянского звания. Окоротить — и, держа их в узде, куда меньше времени, сил и денег тратить на оглядки и подачки родовитым. Неизвестно, в какой конкретно момент Пётр Алексеевич понял, что в противостоянии с ними можно опереться на армию, но главная ошибка знатных состояла в том, что они сами этот момент проглядели. Что ж, теперь будут расплачиваться за невнимательность.