Пожалуй, Мардефельд прав, намекая на небольшой пенсион от щедрот версальской внешней политики. За подобные новости иные вельможи требуют намного больше.

Путь от посольского подворья до Зимнего дворца много времени не занял. На завтра намечен отъезд государя в Москву, и сегодня он либо даст большой приём, либо устроит встречу с дипломатами отдельно от аудиенции своим высокопоставленным подданным. Всё равно придётся ехать с ним в старую столицу и присутствовать на венчании, это неизбежно, но таков порядок. Француз выглянул в каретное окошко и поморщился, представив себе путешествие по весенней распутице. Хотя март выдался на редкость холодным, это не означало, что на пути в Москву их не застанет внезапная оттепель. Ну, да бог с ней, с погодой. Так или иначе, поездки не избежать, и соответствующие распоряжения своим слугам господин посол уже отдал.

В не особенно просторной приёмной было, как говорят русские, яблоку негде упасть. Далеко не всем предстояла поездка в Москву. Кое-кто собирался спешно решить неотложные дела до отъезда царя, кое-кто ещё не успел засвидетельствовать свою преданность, что после раскрытого заговора становилось для иных вопросом жизни и смерти. Дипломаты намеревались выслушать официальные заявления государя, дабы разослать соответствующие депеши по своим столицам, чиновники принесли полные папки бумаг, дамы пришли покрасоваться и, по возможности, походатайствовать за родственников. Караульные у дверей были здесь по долгу службы, и, судя по их лицам, пытались скрыть откровенную скуку на одеревеневших лицах. Общество оживилось при появлении кабинет-секретаря Макарова, объявившего, что государь вот-вот явится и начнёт приём. Государь и вправду вскоре пришёл. Придворные и иностранные послы, сбившись в две плотные шеренги вдоль стеночек, дали дорогу и застыли в почтительнейших поклонах. Но даже склонённые, они всё замечали. И то, что император был мрачен, и то, что против обыкновения явился один.

— Бумаги приготовь! — бросил он Макарову на ходу, и, войдя в кабинет, плотно прикрыл за собою дверь.

Алексей Васильевич, заняв место за своим столиком, принялся на глазах у публики выкладывать из неизменной папки те документы, что подлежали первоочередной апробации. Публика, привычная к такому зрелищу, в свою очередь старалась угадать, какие именно документы сейчас понесёт на подпись один из самых влиятельных чиновников государства. В благоговейную тишину, нарушаемую лишь шорохом бумаг, вклинился тихий, едва слышный многоголосый шёпот.

Идиллию нарушило появление генерал-полицмейстера Девиера. С юности служивший Петру, этот красивый авантюрист де Виейра был ему предан до мозга костей. По-русски говорил получше иных русских. Старателен был, это верно, вот только придворной хваткой не обладал ни на полушку, иначе не ссорился бы со всяким, кого приближал к себе Пётр Алексеевич. Женатый на Анне Меншиковой, он умудрился с самого начала быть едва не на ножах со светлейшим шурином. Получивший в январе чин генерал-майора и имеющий в ближайшей перспективе шанс на титул, не скрывал неприязненного отношения к новой фаворитке императора, что вызвало при дворе совсем уж непристойные предположения. А когда Пётр Алексеевич издал на днях свои нашумевшие манифесты, взъярился до предела. Кампредон знал совершенно точно, что истинной причиной ревности Девиера были вовсе не противоестественные чувства к своему государю, как болтали досужие сплетники, а желание быть первым среди приближённых. Поскольку этот португалец — а по некоторым сведениям, коим можно было доверять, португальский еврей — имел старание, но не ум, первым ему быть не светило. А поскольку амбиции там были явно не по уму, а по старанию, от ревности его излечит только могила. И вдруг этот самый старательный ревнивец является в приёмную государя с улыбкой до ушей и немножко навеселе. Что-то произошло, подумал француз. Кто-то из ближнего круга императора лишился высочайшего благоволения. Только это могло привести Девиера в столь благостное настроение.

— Не желаете ли свежий анекдот, друзья мои? — прозвучал его весёлый голос. — О том, как государь, едва обручившись, с невестой рассорился.

Слова Девиера превратили тихий гул, наполнявший приёмную, в мёртвую тишину. Даже Макаров перестал шелестеть бумагами и в удивлении уставился на его превосходительство. Но генерал-полицмейстер не успел и слова добавить, дабы пояснить суть своего анекдота. Входная дверь распахнулась в обе створки, как перед особой царствующего дома, и в приёмную невероятно плавным шагом, как это умеют только альвы, вошла…да, да, упомянутая португальцем государева невеста.

До чего же красивый народ, подумалось Кампредону, когда альвийка совершенно бесшумно проходила сквозь строй не ведающих, что теперь и думать, придворных. Нечеловечески прекрасное лицо хранило выражение высокого доброжелательства, и невозможно было понять, что у неё на уме. Народ ведь не только красивый, но и дьявольски скрытный. Смолчали все — кроме, увы, Девиера, с которым сыграла злую шутку опрокинутая накануне чарочка.

— Не напрасно ли явились, ваше высочество? — насмешливо поинтересовался он у альвийки, аккурат поравнявшейся с ним. — Быть может, государь вовсе не будет рад вас видеть сего дня.

Принцесса остановилась так резко, словно упёрлась в стену. Её лицо расцвело приятнейшей из улыбок — с точки зрения Кампредона, очень плохой признак.

— Ваше превосходительство, — она едва заметным кивком головы поприветствовала наглеца, словно тот сказал ей комплимент. — Смею надеяться, вы явились не потешать общество анекдотами, а доложить его императорскому величеству о плачевном состоянии дел в вашем ведомстве. В благоустройстве улиц вы, не скрою, преуспели, однако в городе прохожих средь бела дня грабят, моего брата чуть ли не у стен дворца едва не зарезали. Безобразие, не находите?

Не дождавшись ответа, принцесса улыбнулась ещё приветливее и плавным, текучим шагом проследовала в государев кабинет. Поскольку Пётр Алексеевич ранее распорядился допускать её к себе в любое время и без доклада, и иных распоряжений не было, слуги почтительно открыли перед ней дверь кабинета. И закрыли, когда альвийка вошла.

— Ну, вот, сейчас всё и разрешится, — Кампредон услышал над ухом негромкий голос Вестфалена, датского посланника. — Посмотрим, был ли прав генерал Девиер. Но дамочка зубастая, я бы с ней ссориться не рискнул.

— Разрешу ваши сомнения господа, — с другой стороны к французу тихонько подошёл Мардефельд. — Задам всего один вопрос: отменил ли император подготовку к поездке в Москву?

— Насколько мне известно, нет, — ответил Кампредон, понимая, к чему клонит его прусский коллега.

— Я вам более того скажу: не далее, как час назад его величество едва не избил князя Меншикова, который тоже решил, что поездка отменяется, и раздумал готовить свой экипаж. Не берусь теперь сказать, в скольких милях от Петербурга ныне находится князь, но в городе его точно нет. Вот вам и ответ.

— Однако же, ссора, скорее всего, имела место, — начал было датчанин. — Настроение его величества, поведение этого господина…

— Бог с вами, коллега, — усмехнулся Мардефельд. — Или государь никогда ранее не ссорился с прежней женою, чтобы после помириться, расцеловаться и гулять под ручку? А ведь императрица Екатерина давала куда больше поводов для размолвок, нежели сия принцесса. Ручаюсь, завтра они выедут в Москву, как ни в чём не бывало.

Жаль. Очень жаль — подумал Кампредон. Был бы неплохой случай избавиться от умной и опасной дамы. Увы, скорее всего, Мардефельд прав, придётся к ней приноравливаться.

Видимо, придворные подумали о том же, и генерал-полицмейстер Девиер поневоле оказался в пустоте. Пока государь не проявит своего к нему отношения, стоит держаться подальше, а то, не ровён час, попадёшь в опалу вместе с дерзостным… Ничего не поделаешь, таковы были нравы эпохи.

«У него же голова болит, — думала Раннэиль, остановившаяся за порогом. — И дневной приём лекарств пропустил. Вечерний, тоже явно будет пропущен… Господи, да он жареное мясо на ужин ел! Этот запах ни с чем не спутать! И ещё пивом запил!.. Нельзя же так к самому себе относиться».