— А как же! — сказал шериф. — Но попозже. Сейчас рано еще.

— А что минипланов так мало, три штуки всего?

— Да нам хватает. У многих свои.

Заходящее солнце отражалось в стеклах старых машин, даже краска кое-где облупилась.

— Работают хоть? — спросил отец.

— Работают, но не для вас, — заметил шериф.

— Да, я знаю, — сказал отец. — Мне даже в Беринг нельзя, как я понял.

— Пока нельзя, — кивнул Ройтман. — Но ничего страшного. Здесь неплохой магазин, а если понадобиться что-то особенное, можно и из Беринга заказать по Сети.

— Угу, — сказал отец.

— А через полгода в Беринг будет можно, даже нужно, — сказал Евгений Львович. — Более того, будет нужно в Кириополь. На неделю где-то, наверное. У нас плановый осмотр. Я вызову.

— Да, — улыбнулся отец, — спасибо!

— Что-то раньше я не замечал такого энтузиазма по поводу плановых осмотров в ПЦ, — усмехнулся Ройтман.

Отец промолчал.

Зато тишину нарушил шериф.

— Евгений Львович, а у нас есть парень, который был в Открытом Центре в Беринге. Правда, месяца три всего. Мелкая кража. И было дело пятнадцать лет назад. Он сам не признался, ну, и я решил не напоминать.

— Ну, что он вас сильно достает? — спросил Ройтман. — Вещи пропадают?

— Нет.

— И Анри не будет.

Солнце упало за сопки, лобовые стекла минипланов погасли и сразу показались потрепанными и невзрачными. Только небо еще сияло оранжевым и красным.

— Анри, я тебя умоляю, найми охрану, — уговаривал Ройтман. — Здесь опасно. Да, Тихон Савельевич?

— Не очень, — сказал шериф. — Есть зверушки, но они на сопках, в поселок не заходят. Только если уж совсем голодно.

— Все равно найми, — настаивал Евгений Львович. — Я что зря с тобой возился три года?

— Угу, — сказал отец.

Ройтман вздохнул.

Мы попрощались с отцом и шерифом и сели в миниплан.

Земля начала стремительно удаляться. Я еще успел увидеть, как маленькая фигурка в сумерках встает с крошечной лавочки и ее провожает в поселок другая маленькая фигурка. И солнце вновь вынырнуло из-за сопок и ослепило нас.

Мы летели на юг, в Беринг, потом в Кириополь, где закат на час раньше. Из тихих сумерек Чистого мы спустились в расцвеченную и сияющую огнями ночь Кириополя, которую и сумерками-то не назовешь.

Середина декабря. Утро. Светит солнце, и я смотрю из окна нашего с Маринкой дома на едва припорошенные снегом опавшие листья в саду, желтые дорожки и поздние хризантемы, мелкие, лиловые со снежинками на листьях и лепестках.

Как же люди любят все тащить за собой со Старой Земли! Растения, стили, архитектуру, привычки, обычаи, имена, семидневную неделю и названия месяцев. В них не по тридцать дней, также как в году не триста шестьдесят пять, но первый месяц зимы называется «декабрь», и в декабре выпадает первый снег в сравнительно теплом Кириополе.

Открытый Центр все не отпускает меня, я хожу на тренинги, хотя и раз в неделю, а не два. И продолжаются сеансы у Старицына по разгону интеллекта. Честно говоря, я не заметил в себе какого-то радикального просветления, только память, кажется, стала чуть лучше.

Сразу после освобождения мне позвонил Вовка, и я приглашал его к нам. У него все в порядке — учится в военном училище. У Ильи проблем больше. Ассистентом хирурга он работает, но сам оперировать не решается даже в легких случаях, говорит: «Руки дрожат». Очень хорошо понимаю: это как управлять яхтой после кораблекрушения. Зато он занялся медицинской журналистикой, рекомендованной ему реабилитационным психологом. И получается неплохо. Я несколько раз видел его статьи на научно-популярных порталах.

Мы с Маринкой хотели сначала ввязаться в строительство, но потом передумали и решили купить готовый дом. Около месяца искали подходящий вариант, точнее искала Маринка. Привела меня сюда, и мне понравилось. Университетский пригород, как мы и хотели. В трех кварталах от родителей отчима, в двух — от Ройтмана. Старицын не через дорогу, но на соседней улице. Зато Нагорный через пять домов.

Я постиг некоторые детали моего положения несовершеннолетнего. Оказывается, дом я купить могу, но только с согласия Леонида Аркадьевича. Хазаровский, впрочем, подписал договор без всяких проблем и никак не комментируя наш выбор.

Для меня странно и то, и другое. Странно, что я несовершеннолетний, я ощущаю себя вполне взрослым. Еще более странно, что я домовладелец. Домовладелец должен быть широкоплеч, солиден и обладать пивным животиком и детьми.

И еще я не могу забыть, что обратной стороной моего успеха является заключение одиннадцати человек: Германа Митте, Салаватова, страдинского министра Середнякова и непосредственных участников покушений и убийств: Ефимцева Станислава, Горелина Виктора, Николаева Ильи, Кана Артема, Богдана Рябина, Ярослава Шульги, Михаила Лопатина и Алексея Долгих. Я помню их всех по именам и фамилиям. Нагорный само собой не устает повторять, что все правильно, что все, как должно, так надо и необходимо, но для меня это горько все равно.

Они в тюрьме СБК и Закрытом Психологическом Центре. Роль остальных была сочтена небольшой, им вменили «недонесение о теракте» и отправили на амбулаторку в Открытый Центр — девять человек, ходивших на собрания и голосовавших за убийства. И еще человек пятнадцать студентов и молодых военных вообще оставили в свидетелях.

Уже месяц идет суд. Судят пятерых: самого Митте, Степана Середнякова и трех участников покушений: Богдана Рябинина, Михаила Лопатина и Станислава Ефимцева. Первый стрелял в нас с Нагорным, второй участвовал в покушении на Леонида Аркадьевича, а Ефимцев — в убийстве Кривина.

В суде самые упертые, хотя не всегда самые виновные, что кажется мне несправедливым. Ярослав Шульга тоже участвовал в покушении на Хазаровского, но подписал согласие на психокоррекцию, и уже более трех месяцев в Центре. На суд его возят из ПЦ в качестве свидетеля.

И Ефимцев — не единственный участник убийства Кривина. Были еще Артем Кан и Горелин, но они тоже в ПЦ. И в гравиплане, из которого в нас стреляли, был не только Рябинин. Согласие на психокоррекцию подписали еще двое: Николаев и Долгих. Всем прописали от полутора до двух лет и курсы реабилитации примерно по столько же.

Так что на скамье подсудимых пятеро из двадцати человек, которым предъявляли обвинения. Это даже много. По статистике, судиться считают нужным не более пятой части обвиняемых.

— Это их выбор, — комментирует мне Нагорный, — они в любой момент могут подписать согласие, хоть во время суда. На присяжных рассчитывают. Зря, между прочим. Во-первых, убийства. Во-вторых, популярность Леонида Аркадьевича не так уж мала, по крайней мере, среди образованной публики. А среди девяти присяжных только двое без высшего образования, я посмотрел. И даже они прошли курс юриспруденции для присяжных и сдали экзамен. Иначе бы их не допустили. А это не хуже высшего образования, причем юридического.

Нас с Нагорным уже приглашали в суд в качестве потерпевших. Для меня это разрыв шаблона. После ареста подсудимых я перестал воспринимать себя как потерпевшего. Потерпевшими сразу стали они — они же терпят.

Сегодня должны огласить вердикт присяжных. В общем-то, главная интрига именно в нем, так что я решил пойти. В основном для проверки тезиса Нагорного насчет нашей правоты. Интересно, я смогу им в глаза смотреть?

У Маринки намечался какой-то локальный экзамен по ее психологии, и она осталась дома. Да и правда суд — не то место, куда стоит ходить под ручку счастливым влюбленным. Не театр.

И вот я иду под утренним зимним солнцем, по едва припорошенной снегом площади, к тому самому зданию с колоннами, на ступенях которого в нас с Нагорным стреляли чуть более полугода назад.

Вхожу, поднимаюсь на третий этаж. Для заседания выделен один из самых больших залов: на пятьсот человек. Тем не менее, почти все места заняты. Хотя и по Сети можно посмотреть.