Несмотря на его поведение, я успокоилась, убедившись, что он хотя бы жив и не валяется здесь мертвым.
Тем временем, я и сама ощутила ухудшение состояния, и когда я поняла, что у меня жар и знакомые красные пятна на лице, предвещающие скорое отслоение кожи, уже не сомневаясь и не тратя времени на сборы, отбыла в Тюбрин. И я знала, что еду туда умирать. Мне лишь хотелось, чтобы это произошло в доме моих родителей, может хоть таким образом я буду ближе к ним.
Последний час прошел на грани бреда. Температура поднялась до такого уровня, что в глазах стоял белесый туман, мешающий видеть. Слабость разливалась по телу, превращая мышцы в желе. Вела машину уже на автопилоте и все чаще замечала автомобили в кюветах или на дорогах, с раскрытыми дверями, а возле них лежали и сидели умирающие. Некоторые еще живые, но уже не в состоянии вести машину, кто-то держал на руках близких, которым уже ничем не помочь. Кошмар царил вокруг, а смерть снова собирала свой урожай, и судя по всему, он будет гораздо обильнее предыдущего.
Как я доехала – толком не помню. До кровати я добиралась, судорожно срывая с себя платье, так жарко было. Кожа болела неимоверно, зверски ломило все тело. Стоная от жара и боли, я чувствовала каждую косточку, каждый сустав и, кажется, даже слышала, как они хрустят. Кожа зудела и, уже впадая в беспамятство, я заметила ее белесые ошметки на пальцах. Ну что ж, мое время подошло к концу.
Я не думала, погрузившись в состояние на грани реальности, чувствовала всем телом, как плавлюсь в огне лихорадки. Меня мучили жуткие видения: Сава приходил и звал с собой, потом ругался, обвинял в чем-то, мама с папой, наоборот, ругались, что мне здесь не место, и я должна вернуться, Лена весело смеялась, прижимаясь к Леониду, Натан просил прощения за то, что сбежал, и горько плакал о своей погибели. Странные сны-видения не проходили, и в них все чаще приходили, сменяясь чередой, разные малознакомые люди, я привыкла к ним и в краткие моменты просветления сознания, когда меня хватало только на то, чтобы хлебнуть воды из бутылки, странным образом оказавшейся рядом на кровати, даже скучала без их компании.
Мне кажется, я с ними даже беседы или споры вела. Вот только о чем? А может о самом главном? Просто я ничего не помню, а с каждым мгновением, украденным у смерти, помнила все меньше. И от этого становилось еще страшнее. Не хочу жить как те несчастные, которые победили вирус, но потеряли в этой борьбе самое главное – свою личность. Снова стать чистым листом я не хотела, слишком много я потеряю, или точнее, слишком многих забуду. А моя бабушка часто повторяла: «Мы живы, пока нас помнят!»
Многоголосый шепот в ушах прекратился, а через некоторое время, насладившись тишиной и покоем, наконец, почувствовала себя. Ощутила себя в пространстве, услышала, именно услышала тишину в квартире и смогла разлепить веки. Все мои чувства обострились до предела, впрочем, дали знать о себе и неприятные последствия. Вся кожа ныла и зудела, словно меня покусали тысячи насекомых, а в целом, будто меня всю ночь били-били, и по каким-то обстоятельствам убить забыли, горло саднило от сухости.
Повернув голову набок, поискала глазами бутылку, она точно была. Я помню! Вожделенная бутылка оказалось на месте… пустой, более того, на ней обнаружились многочисленные следы зубов – выходит это я драла пластик зубами.
Поднесла руку к лицу, с омерзением рассматривая свисающие лоскуты кожи, некоторые уже отвалились… Успокоило лишь то, что под этими жуткими последствиями болезни появилась новенькая, еще очень тонкая розоватая кожица. Чесалось нестерпимо, но как взрослый человек я понимаю, что если ее травмирую, то могут остаться шрамы.
Мое сознание все еще «плавало», не в состоянии зацепиться за главную мысль, лишь фрагменты всплывали на поверхность, мотивируя на действия. Сначала пить…
Медленно встала с кровати, приложив массу усилий, постояла, пока прошли головокружение и тошнота. Сколько же я так провалялась? Похоже, не меньше пары дней. Желудок с громким воплем потребовал пищи. Надо добраться до кухни, пока он сам себя есть не начал. До кухни шла, сильно пошатываясь, но ускорилась, завидев бутылку с водой на столе.
В холодильнике обнаружились консервированная ветчина, сыр и еще пара полуфабрикатов. Я их даже разогревать не стала. Разодрав упаковку, голодной волчицей набросилась на еду, запивая водой, даже пот пробил от усердия. Быстро насытившись и чувствуя, что желудок только что не лопнет от переедания, решила полежать, но тут взглядом натолкнулась на часы. Вспышка воспоминаний, и я медленно опускаюсь на стул позади себя.
Я пролежала в беспамятстве три дня, печально, но одновременно это означает, что я победила болезнь и приобрела иммунитет. Теперь мне ничего не страшно. Все еще не придя в себя от потрясения, добралась до дивана, прихватив плед, и, накрывшись с головой, тут же уснула, но уже без сновидений и кошмаров. На кровать, изгвазданную непонятно чем, лечь не отважилась.
Снова пробуждение, но уже более привычное и в полном сознании. Полежала несколько долгих минут, вспоминая обо всем, причем, очень тщательно, не упуская даже малейших деталей. Для меня это очень важно – помнить.
Дотянулась до журнального столика и, подхватив пульт от телевизора, включила. Все больше недоумевая, переключала каналы, но на экране лишь тишина и серая рябь, не предвещающие ничего хорошего. Наконец, столичный городской канал обрадовал голубым экраном и знакомым лицом диктора. Но уже через мгновение я поняла – это единственное, что меня может обрадовать.
Небритый усталый диктор в потрепанном костюме сидел за знакомой каждому телезрителю стойкой в расслабленной или скорее обреченной позе и сообщал страшные факты:
– «… Дорград, Цветауст, Радужный, Гавр и практически все города Россины пали ниц перед вирусом. Все еще поступают редкие сообщения от местных властей прямо нам в студию, но все твердят об одном: выживших не более двух процентов, и это в лучшем случае. Мы с оператором Корве будем вести эту передачу пока в состоянии стоять на ногах. Граждане, сообщайте новости, возможно, кому-то в будущем это спасет жизнь. Москана умирает, запах смерти достигает даже десятого этажа, на котором расположена наша студия. Еще вчера нам сообщили, что Арабекса больше не существует, Бинидос, Анжун, Венар, Тбилан, Эстон тоже… Из Маракона вчера еще поступали редкие сообщения, в которых говорилось, что страна завалена погибшими, границы открыты, а редкие островки, изолированные от заболевших войсками, тоже постигла участь остального населения. Эпидемия настигла и их. Теперь Маракон молчит, впрочем, как и остальные…», – диктор устало потер лицо, прямо в эфире выпил из бутылки воды и с тревогой спросил, скорее всего оператора: – «Дим, ты как себя чувствуешь?» – ему ответил хрипловатый бас. – «Пока терпимо, но чувствую – ненадолго…»
Я хлебнула воды, подавилась и заплакала. Значит и туда добрался вирус; ниточка, которая связывает меня с миром, скоро оборвется. Диктор потер лоб, а затем и все лицо обеими ладонями. Потом продолжил говорить, снова глядя на камеру:
– «Большая часть крупных городов Россины горит. Из-за не выключенных бытовых электроприборов загорелись жилые кварталы… целые заводы полыхают… Некому тушить, и огонь уничтожает все на своем пути. Из окна в раздевалке нашей студии видно, как горит столица, смог стоит страшный, но пока работают кондиционеры… Хотя я уверен, скоро отключится электричество, вода, и все блага цивилизации исчезнут. Граждане, сейчас нас спасет только понимание того, что мы все в одной лодке. Я прошу вас забыть о распрях, мы все вымираем, так давайте хоть сейчас позаботимся друг о друге…» – камера поехала куда-то в сторону, а потом я услышала встревоженный крик ведущего и грохот. Голос диктора за кадром: – «Корве? Корве, мать твою, не смей помирать, я тебя очень прошу…»
Через мгновение экран погас, и, казалось, серая рябь заполнила все пространство, рождая во мне жуткое ощущение нереальности происходящего. Как сомнамбула потыкала кнопки, листая плейлист, потом бездумно посидела еще немного, поела, с сожалением отметив, что еды осталось на один прием, не более, и подошла к окну.
