Старбаку, правда, было глубоко наплевать. У него была своя комната в огромном доме на Франклин-стрит, там же обитала и Салли Траслоу с двумя соседками, слугами, поварами и портным.

Это был один из шикарнейших домов во всем городе. Ранее он принадлежал торговцу табаком, чьи дела сильно пошатнула блокада северян. Здание пришлось продать, и Дилейни превратил дом в самое роскошное и дорогое заведение для любовных утех и тайных встреч.

Мебель, картины и прочий декор были если не высочайшего качества, то по меньшей мере выглядели таковыми при свечах, а угощения, напитки и развлечения были настолько щедрыми, насколько позволял дефицит военного времени.

Дамы принимали по вечерам, а днем находились в своих апартаментах, к услугам гостей, но по большой украшенной статуями лестнице было дозволено подниматься лишь визитерам, имевшим предварительную договоренность.

Деньги переходили из рук в руки, но так незаметно, что даже священник из церкви Святого Павла посетил дом три раза, прежде чем догадался о том бизнесе, который велся в его стенах, после чего уже не возвращался, хотя это знание не помешало визитам трех его коллег.

Дилейни взял за правило, что в дом не может войти никто ниже ранга майора или гражданский, чья одежда выдает вульгарный вкус. Таким образом, клиенты были богатыми и совершенно цивилизованными, хотя необходимость разрешить доступ членам Конгресса Конфедерации опустила изысканность дома значительно ниже того уровня, к которому сумасбродно стремился Дилейни.

У Старбака была небольшая сырая комнатенка на конюшне в конце влажного и заброшенного сада. В качестве платы за постой он снабжал Дилейни паспортами, а для женщин его присутствие было средством отпугивания различного рода криминальных элементов, которыми кишел Ричмонд. Взломы домов стали так привычны, что на них почти не обращали внимания, а на улицах пышным цветом расцвели грабежи.

И это делало Старбака желанным гостем, потому что он всегда был рад сопровождать одну из дам в "Дюкезн", парижскую парикмахерскую на Мейн-стрит, или в один из магазинов готового платья, которые каким-то образом умудрялись добывать достаточно материалов для производства роскошных товаров.

Однажды он скучал возле "Дюкезна", поджидая Салли и читая очередное требование "Наблюдателя" к Конфедерации прекратить валяться кверху лапками и положить конец войне, вторгнувшись на Север.

Стояло солнечное утро, первое почти за три недели, и ощущение весеннего тепла придавало городу оживление. Два ветерана Булл-Ран, охранявшие салон "Дюкезн" посмеивались над состоянием мундира Старбака.

- С такой девчонкой, капитан, не стоит носить обноски, - сказал один из них.

- Кому нужна одежда с такой-то девчонкой? - парировал Старбак. Охранники рассмеялись. Один потерял ногу, а второй руку, теперь они охраняли парикмахерскую с парой дробовиков.

- В этой газете есть что-нибудь про нового Наполеона? - спросил однорукий.

- Ни слова, Джимми.

- Так он не в Форте Монро?

- Если и так, то в "Наблюдателе" об этом не слышали, - сказал Старбак. Джимми сплюнул в сточную канаву струю табака.

- Если там его нет, то и сюда он не торопится, и мы узнаем об этом, только когда он уже будет здесь.

Его тон был мрачным. Виргинские газеты, может, и высмеивали претензии Макклелана, но у всех жителей всё равно было чувство, что Север обрел своего военного гения, а у Юга нет никого подобного ему.

В начале войны имя Роберта Ли вселяло в виргинцев оптимизм, но хорошая репутация генерала была подмочена в одном из первых сражений на западе Виргинии, и теперь он проводил время, копая бесконечные канавы вокруг Ричмонда, заслужив прозвище "Король лопат".

У него по-прежнему были сторонники, и главной среди них являлась Салли Траслоу, считавшая Ли величайшим генералом со времен Александра, но ее мнение базировалось лишь на том факте, что вежливый Ли однажды приподнял шляпу, повстречавшись с ней на улице.

Старбак передал Джимми газету, а потом взглянул на часы в витрине, чтобы понять, сколько еще времени Салли будет устраивать светопреставление со своими волосами. Он решил, что это займет еще по меньшей мере четверть часа, и потому сдвинул шлыпу на затылок и закурил сигару, прислонившись к одной из позолоченных колонн, обрамлявших крыльцо "Дюкезна". И вдруг его окликнули.

- Нат! - голос доносился со противоположной стороны улицы, и Старбак пару секунд не мог рассмотреть, кому он принадлежал, потому что мимо проезжала повозка с грузом древесины, а за ней - красивая двуколка с раскрашенными колесами и позвякивающей на подушках бахромой, а потом увидел Адама, лавирующего между повозками с вытянутой рукой. - Нат! Прости, я должен был написать. Как ты?

Старбак чувствовал горечь в отношении своего друга, но в голосе Адама было столько тепла и угрызений совести, что эта горечь немедленно исчезла.

- У меня всё в порядке, - сбивчиво произнес он. - А у тебя?

- У меня столько дел, просто ужас. Половину времени я провожу здесь, а половину - в штабе армии. Мне приходится служить связным между армией и правительством, а это непросто. Джонстон не выносит президента, а Дэвис тоже не самый большой поклонник генерала, так что меня пинают обе стороны.

- А меня пнул твой отец, - сказал Старбак с вернувшейся горечью.

Адам нахмурился.

- Мне жаль, Нат, правда, - он помедлил, явно от смущения, а потом покачал головой. - Я не могу тебе помочь, Нат. Хотел бы, но отец настроен против тебя и не станет меня слушать.

- Ты его просил?

Адам помолчал, а потом его прирожденная честность победила искушение увильнуть от прямого ответа.

- Нет, не просил. Я не виделся с ним уже месяц и знаю, что писать ему бесполезно. Может, он смягчится, если я спрошу его прямо? Лицом к лицу? Ты можешь подождать до этого момента?

Старбак пожал плечами.

- Я подожду, - ответил он, зная, как мало у него шансов в этом деле. Если Адаму не удастся изменить мнение своего отца, то и никто не сможет. - Хорошо выглядишь, - сказал он Адаму, меняя тему.

В последний раз Старбак виделся со своим другом у Бэллс-Блафф, где Адам был подавлен ужасом сражения, но теперь он снова приобрел свой добродушный и оживленный вид. Его форма была вычищена, ножны сабли сияли в солнечных лучах, а сапоги со шпорами блестели.

- У меня всё хорошо, - решительно заявил Адам. - Я с Джулией.

- С твоей невестой? - поддразнил его Старбак.

- Неофициальной невестой, - поправил его Адам. - Я хотел бы, чтобы она стала официальной, - он застенчиво улыбнулся. - Но мы решили, что лучше подождать, пока не закончится вся эта враждебность. Война - не время для свадеб.

Он махнул вдоль улицы.

- Хочешь с ней встретиться? Она с матерью у Севелла.

- У Севелла? Старбак думал, что знает все магазины готового платья и всех модисток Ричмонда, но никогда не слышал о Севелле.

- Это церковный магазин, Нат! - побранил Адам своего друга, а потом объяснил, что мать Джулии, миссис Гордон, открыла класс по изучению библии для свободных чернокожих, которые приезжали в Ричмонд в поисках работы на военных предприятиях.

- Они ищут простые варианты Писания, - объяснил Адам, - может, детскую версию Евангелия от Луки. Кстати, это напомнило мне, что у меня есть для тебя библия.

- Библия?

- Ее оставил для тебя твой брат. Мне следовало давным-давно ее тебе отправить. А теперь пойдем, познакомишься с миссис Гордон и Джулией.

Старбак медлил.

- Я здесь с другом, - объяснил он, махнув рукой в сторону витрины "Дюкезна" с выставленными там локонами, черепаховыми гребнями и декорированными многочисленными лентами париками, и как только он сделал этот жест, дверь распахнулась, и из нее вышла Салли.

Она взяла под руку Старбака и мило улыбнулась Адаму. Она знала его по округу Фалконер, но Адам явно не узнал девушку.

Когда он видел ее в последний раз, Салли была растрепанной девчушкой в линялом хлопковом бесформенном платье, таскающей воду и пасущей скот на маленькой ферме своего отца, а теперь носила шелк с кринолином, а закрученные локоны выглядывали из-под чепца с лентами.