Алые огоньки стали мигать не слишком синхронно. Их ритмическое взаимодействие выглядело очень интересно. Это подсказало мне идею. Я пожалел, что у меня нет при себе саксофона. Я посмотрел на Соломона, и вроде бы мне захотелось попросить его, чтобы он принес мне сакс, но я увидел его лицо, и тут меня наконец сразил последний удар. До сих пор меня словно бы крепко били с левой, а на этот раз стукнули правой, прямо в сердце.

Джинни мертва.

Не "мертва для меня". Не мертва гипотетически, в каком-то там будущем. Мертва.

В тот момент, когда я ступил на борт релятивистского корабля без нее, я понимал, что, скорее всего, переживу Джинни на много лет, и смирился с этой мыслью. К тому времени, когда я долечу до Новой Бразилии, я, сорокалетний, буду еще находиться на солнечной стороне жизни, а на Земле к этому моменту минует девяносто лет, и Джинни будет…

Вот ведь удивительно – я таки производил в уме математические расчеты.

…прахом, остывшим семьдесят пять лет назад…

Если бы она приняла мое предложение… откликнулась на мою мольбу… если бы она полетела со мной, чтобы начать новую жизнь возле далекой звезды… она бы осталась в живых.

Я обнаружил, что Соломон прижимает мою голову к своей груди. А я даже не заметил, как он ко мне подошел. Я отстранился, нашел взглядом его глаза и улыбнулся от уха до уха.

Подражая Ричи, я проговорил:

– Чертовски не хочется говорить "аятебечтоговорил", Джинни, но… аятебечтоговорил!

Но я не слышал ни слова из того, что произнес. Какой-то олух слишком громко играл на тенор-саксе. Возможно, это была самая первая пьеса Филиппа Гласса[55] – то и дело повторялась одна и та же нота. Бип!Бип!

Бип!Бип!Бип! Вот уж не припомню, сколько раз, черт побери, этот долбаный саксофонист блеял на одной ноте, пока не удосужился перейти на другую. Я уже собрался попросить Сола, чтобы он выключил музыку. Но Сол вытаращил глаза. Глаза у него стали такие здоровенные – на все лицо. Зрачки стали желтыми, превратились в огромные яичные желтки – и не могу сказать, чтобы это было так уж потешно. Я почувствовал, что Сол укладывает меня в капсулу автомедика. Отличная есть песня у старины Джеймса Реймонда[56]: "Опустите меня в речную воду, и пусть она смоет меня. Пусть из камня я превращусь в песок – может быть, потом стану целым". Опустите меня…

Крышка автогробика закрылась, и меня смыло.

Когда я вышел из лазарета, ничего не изменилось, но все было по-другому.

Однажды я прочел книгу, целую книгу о том, что происходило в Нью-Йорке на протяжении недели после атаки террористов в 2001 году. Поэтому теперь меня ничто не удивляло. Я просто никогда не ожидал, что увижу нечто подобное своими глазами. Куда бы ни посмотрел.

Думаю, в истории еще не было более эмоционально травмированной группы людей. Мы были первыми сыновьями и дочерьми Земли, внуками Солнца, которые в буквальном смысле потеряли все, кроме того, что у нас было с собой. Колыбель наших предков исчезла. Все наши родные планеты исчезли.

Не было прецедента, чтобы осмыслить подобное. Не существовало подходящего ритуала. Не годился ни один из традиционных способов психотерапии.

Ни одна из религий человечества никогда не предвидела такого поворота событий – даже те древние, психозно-кровожадные верования, которые нам пришлось искоренить. Случившееся превосходило по масштабам Рагнарёк, в сравнении с этим Армагеддон выглядел карликом, Апокалипсис – жалкой пародией, это затмило Кияму, Кали-Югу, развеяло пророчество о Майтрейе-Будде[58].

Оказалось, что центр вселенной находится в другом месте. О такой возможности никто никогда не задумывался.

К тому времени, как автомедик пролечил меня во второй раз, сорок семь из моих товарищей-колонистов покончили с собой разными способами.

За то, что их было так мало, нужно поставить памятник доктору Эми и ее сотрудникам… и я думаю, немаловажную роль сыграло то уважение, которым она пользовалась на борту "Шеффилда". Несколько человек мне потом признались в том, что им ужасно хотелось умереть, но в конце концов они решили, что не имеют права разочаровывать доктора Эми. Но, думаю, справедливо будет сказать, что больше половины из нас стали живыми трупами, тяжелоранеными ходячими больными. Возвращаясь из лазарета в "Жнепстое", я наткнулся, по меньшей мере, на четырех взрослых людей, сидевших на палубе и плакавших. Мало кто из знакомых узнавал меня, а некоторые вообще словно бы не видели. Никто не улыбался, не разговаривал. Я прошел мимо каюты, дверь которой была открыта нараспашку. Здесь явно произошел сильный пожар. У входа в зал виртуальной реальности выстроилась длинная очередь. Стоявшие в коридоре люди не разговаривали друг с другом. Почти такая же длинная очередь стояла у входа в общую корабельную часовню, и когда я проходил мимо, внутри, похоже, вспыхнула драка. Я пошел дальше и вскоре был вынужден поспешно уступить дорогу охранникам де Манну и Джиму Робертсу. Я не пошел в "Лучшее логово" – одну из двух бесплатных забегаловок, но проходил достаточно недалеко от нее, чтобы обратить внимание на то, что там полно народа, но народа неразговорчивого и угрюмого. Слышалась только тихая музыка. Когда я проходил мимо, в коридор выскочил второй помощник Сильвер, забежал за угол, и его вырвало. Члены экипажа в вотчину колонистов наведывались довольно часто, но выпивать предпочитали в своем кругу. Я раньше никогда не видел никого из офицеров пьяным и догадывался, что такова политика капитана Бина. А теперь все плевали на какую бы то ни было политику.

В "Жнепстое" я нашел Герба, Пэта и Соломона. Они сидели и говорили негромко, будто студенты в общежитии после отбоя, хотя была середина дня. В тот момент, когда я посмотрел на Соломона, мне вдруг пришло в голову, что теперь вряд ли кто-то из нас сможет когда-нибудь назвать его иначе, как только полным именем. А если и сможет, то только через несколько лет.

Он повернул голову и кивнул.

– Привет, Джоэль. Как себя чувствуешь?

– Потрясающе, – ответил я. – Ты в порядке, Герб?

– Нет, – сказал он, вложив в ответ не больше эмоций, чем если бы я поинтересовался, не левша ли он.

– Но будешь в порядке?

– Да, – ответил он таким же тоном.

И в первом, и во втором случае я ему поверил. Мы кивнули друг другу. Мне хотелось положить руку ему на плечо, но я знал, что ему это будет неприятно. Порой очень трудно проявлять заботу о людях, которые не хотят, чтобы к ним прикасались.

Соломон сказал:

– Я тебе так здорово помог в первый раз, когда ты очнулся, что решил: на этот раз трогать тебя не буду.

Ему я руку на плечо положил и сжал пальцы. Он пожал мне руку.

– Хочешь кофе? – спросил Пэт. – Или спирта?

– Да.

Герб кивнул и сварил мне кофе по-ирландски. Я придвинул поближе мой рабочий стул и сел рядом с друзьями.

– Пусть кто-нибудь расскажет мне, что было, пока я отсутствовал. Хоть что-нибудь уже известно!

– Все в Солнечной системе мертвы, – бросил Герб, едва повернув голову ко мне. – Все прочие сведения поступают со скоростью света. Извини.