Малахов опустил руку и взглянул на солдат. Степа Михеенко тут же встал, одернул курточку, расправил под ремнем складки.

— Товарищ лейтенант, а чому вы сказали, что неизвестно, як с тем Юркою дальше будет? Отсидит пять суток, та выйдет.

— А если Акопян инвалидом останется? Не пятью сутками — дисбатом запахнет. Вот к чему ваша молчанка привела. Поймите, наконец, одно дело, когда офицер пытается объяснить, и совсем другое, когда свои же товарищи. Пора переправляться с детского берега на взрослый… Хватит играть в песочек.

— Недопоняли, товарищ лейтенант, — сокрушенно сказал Михеенко и сел.

Солдаты поддержали Степу одобрительными возгласами. Малахов почувствовал перелом в настроении и встал.

— С этого дня все. Недопонял, недослышал — не принимаю в расчет. Вас народ призвал защищать Родину — так защищайте же ее, как положено солдатам!

— Товарищ лейтенант, разрешите? — спросил Белосельский.

Малахов кивнул, внутренне ликуя, — вот оно! Первый раз Белосельский сам попросил слово на собрании. Значит, тронулся лед, тронулся!

— Разве нас призвали защищать? Я хорошо помню: когда нас провожали, никто не говорил об этом. Все говорили, что мы едем учиться, чтобы быть готовыми, если потребуется… Выходит, нас неправильно ориентировали?

Солдаты снова заговорили, вспоминая проводы в армию. Малахов утихомирил взвод и сказал с новой для него убежденностью:

— С моей точки зрения — неправильно. Эта установка неверна по сути. Армия не ПТУ и не родная школа… Мы с вами — здоровые, взрослые парни. Солдаты. Мы защищаем Родину уже тем, что мы есть у нее. Из года в год несут эту вахту поколения сыновей. Настала наша очередь. Я уверен: чем боеспособнее мы будем, тем дольше будет на земле мир. Вот с этой установкой мы будем отныне жить и работать. Есть вопросы? У вас, Белосельский?

Иван молча покачал головой.

Прерывистый сигнал, похожий на вызов междугороднего телефона, но чаще и тревожней, раздался под утро.

Солдаты еще спали, а сигнал уже проникал в мозг, как нечто постороннее, и вдруг, как вспышка — общий сбор!

И крик дежурного:

— Рота! В ружье!

И грохот множества сапог, как горный обвал с нарастающей скоростью. Ване казалось, что рушится казарма. Он одевался, еще плохо соображая, что к чему. Руки действовали сами, не дожидаясь приказа.

В эти секунды он не думал ни о чем. Не было даже страха: вдруг по-настоящему? Вдруг не учебный… В голове, точно удары крови: скорей, скорей…

Очередность действий точно жила в нем: бушлат, шапка, ремень на ходу, и напротив — в оружейную. Глаз выхватил строгое лицо Митяева, а руки уже работали: автомат, подсумок с магазинами, штык-нож, противогаз…

На улице темно. Нигде ни огонька. Только сирена, как пульс над городком, и рев двигателей в парке. Лязг оружия, тяжелое дыхание и топот сотен бегущих к машинам людей.

Рядом с Ваней, впереди него и сзади бежали его товарищи. Но не Мишки и Кольки, Степы и Вовочки… бежали по сигналу солдаты. И для каждого главным смыслом жизни стало: успеть! Успеть!..