Пот капельками стекал у меня по шее.

Где-то в коридоре раздался голос мистера Браннера.

– Никого, – пробормотал он. – Нервы у меня совсем сдали после зимнего солнцестояния.

– У меня тоже, – ответил Гроувер. – Но могу поклясться…

– Возвращайся к себе, – велел мистер Браннер. – Завтра тебе предстоит долгий и трудный день.

– Лучше не напоминайте.

Свет в кабинете мистера Браннера погас.

Мне показалось, что я прождал в темноте целую вечность.

Наконец я выскользнул в коридор и вернулся к себе.

Гроувер лежал на своей кровати и штудировал конспекты по латыни так, будто и не вставал.

– Привет, – сказал он, глядя на меня затуманенным взором. – Готов к тесту?

Я ничего не ответил.

– Выглядишь ужасно. – Он нахмурился. – Все в порядке?

– Просто… устал.

Я отвернулся, чтобы он не видел выражения моего лица, и стал готовиться ко сну.

Из того, что слышал внизу, я ничего не понял. Хотелось бы верить, что все это я просто себе навоображал.

Но одно было ясно наверняка: Гроувер и мистер Браннер говорили обо мне у меня за спиной. Они думали, что мне угрожает какая-то опасность.

На следующий день, когда я выходил из класса после трехчасового экзамена по латыни и перед глазами у меня кружились все греческие и римские имена, которые я переврал, мистер Браннер окликнул меня.

На мгновение я испугался: неужели он узнал, что вчера вечером я подслушал его разговор с Гроувером? Но дело было не в этом.

– Перси, – произнес мистер Браннер, – не расстраивайся, что приходится покидать Йэнси. Это… это к лучшему.

Он говорил мягко, участливо, и все же его слова встревожили меня. И хотя он сказал это вполголоса, остальные ребята, заканчивавшие тест, могли его услышать. Нэнси Бобофит одарила меня ухмылкой и язвительно скривила губы, изображая воздушный поцелуй.

– О’кей, сэр, – пробормотал я.

– Я хочу сказать… – Мистер Браннер раскачивал свою коляску взад-вперед, словно не был уверен, как продолжить. – Это неподходящее место для тебя. Дело было только во времени.

У меня защипало в глазах.

Мой любимый учитель перед всем классом говорит, что я и не мог справиться. Перед этим он целый год твердил, что верит в меня, и вот теперь говорит, будто я достоин того, чтобы меня выгнали.

– Конечно, – ответил я, весь дрожа.

– Нет, нет, – сказал мистер Браннер, – я все перепутал. Я пытаюсь сказать, что… ты не обычный мальчик, Перси. Это не имеет никакого отношения…

– Спасибо, – выпалил я. – Большое вам спасибо, сэр, что напомнили.

– Перси…

Но я уже убежал.

В последний день семестра я запихнул свою одежду в чемодан.

Остальные ребята доводили меня, обсуждая свои планы на каникулы. Один собирался автостопом добраться до Швейцарии. Другие отплывали в месячный круиз по Карибам. Как и я, они были малолетние преступники, но богатые малолетние преступники. Их отцы занимали важные посты, были послами или знаменитостями. Я был никто, и звали меня никак.

Они спросили, что я собираюсь делать летом, и я сказал, что возвращаюсь в город.

Чего я им не сказал, так это того, что летом мне придется выгуливать собак или продавать подписку на журналы, а в свободное время – переживать, попаду ли я в школу осенью.

– А! – сказал один из них. – Это круто!

И они продолжали разговаривать, будто меня тут и нет вовсе.

Единственный, с кем я побаивался прощаться, был Гроувер, но, как выяснилось, делать этого не пришлось. Он заказал билет до Манхэттена на тот же «грейхаунд»[2], что и я, поэтому мы снова оказались вместе и вместе ехали в город.

Во время путешествия Гроувер то и дело тревожно выглядывал в проход, наблюдая за другими пассажирами. Я сообразил, что он постоянно нервничал и дергался с тех самых пор, как мы выехали из Йэнси, как будто ждал: должно случиться что-то плохое. Сначала я подумал, что он беспокоится, что кто-нибудь начнет его дразнить. Но в «грейхаунде» дразнить его было некому.

В конце концов я устал сдерживаться.

– Высматриваешь тех, которые знают? – со значением спросил я.

Гроувер чуть не подпрыгнул на сиденье.

– Что… что ты имеешь в виду?

Я признался, что подслушал его разговор с мистером Браннером вечером накануне экзамена.

У Гроувера забегали глаза.

– И что ты успел услышать?

– Ну… не так чтобы много. Что это за черта – летнее солнцестояние?

Он вздрогнул.

– Послушай, Перси… Я просто беспокоился за тебя, понимаешь? Я имею в виду галлюцинации о математичках, которые превращаются в злых духов…

– Гроувер…

– И я рассказывал мистеру Браннеру, что, возможно, ты оказался в стрессовой ситуации, потому что никакой миссис Доддз не было и…

– Эх, Гроувер, врать ты все равно не умеешь.

У него зарделись уши.

– Возьми просто так, ладно? – Он выудил из кармана рубашки замусоленную карточку. – На случай, если я понадоблюсь тебе летом.

Текст на карточке был набран замысловатым шрифтом – настоящая пытка для моих страдающих дислексией глаз, – но в конце концов мне удалось разобрать нечто вроде:

– Каких полу?..

– Да тише ты! – умоляюще произнес Гроувер. – Это мой, ну… мой летний адрес.

Сердце у меня ушло в пятки. У Гроувера был летний дом. Мне никогда и в голову не приходило, что его семья может быть такой же богатой, как и у других учеников Йэнси.

– Ладно, – мрачно ответил я. – Может, и загляну как-нибудь в твой особняк.

Гроувер кивнул.

– Или… или если я тебе понадоблюсь.

– А с чего это ты мне вдруг понадобишься?

Вопрос прозвучал резче, чем мне бы того хотелось.

Гроувер весь покрылся краской до самого кадыка.

– Послушай, Перси, правда в том… что я… я вроде как бы должен тебя защищать.

Я уставился на него.

Круглый год я ввязывался в перебранки и драки, чтобы оградить его от хулиганов. У меня даже сон пропал – так я беспокоился, что ему будет доставаться от ребят, когда меня нет. И тут вдруг он заявляет, что он мой защитник.

– Гроувер, – сказал я, – от чего конкретно ты собираешься меня защищать?

И тут у нас под ногами раздался оглушительный скрежещущий звук. Из-под приборной доски повалил черный дым, и весь автобус наполнился запахом тухлых яиц. Водитель чертыхнулся, и «грейхаунд», переваливаясь с боку на бок, съехал на обочину шоссе.

Несколько минут водитель, громыхая железом, копался в моторе, а потом сказал, что всем надо выйти. Мы с Гроувером потянулись к выходу вслед за остальными пассажирами.

Выйдя, мы оказались на проселочной дороге – место такое, что и внимания не обратишь, если тут не случится авария. С нашей стороны шоссе росли исключительно клены, и вся земля под ногами была замусорена тем, что выбрасывали из проезжающих машин. На другой стороне, через четыре полосы асфальтовой дороги, над которой дрожало полуденное марево, располагался старомодный прилавок с фруктами.

Разложенный на нем товар выглядел привлекательно: громоздившиеся друг на друга ящики с кроваво-красными вишнями и яблоками, грецкие орехи и абрикосы, кувшины с сидром в ванне на ножках, полной льда. Клиентов не было, только три старые дамы сидели в креслах-качалках под сенью кленов и вязали пару самых больших носков, которые я когда-либо видел.

Я имею в виду, что носки эти были размером со свитер каждый, но это определенно были носки. Дама справа вязала один из них. Дама слева – другой. Леди посередине держала огромную корзину с пряжей цвета электрик.

Все трое выглядели глубокими старухами, бледная кожа лиц сморщилась, как увядшая фруктовая кожура, серебристо-седые волосы покрывали белые косынки в горошек, костлявые руки торчали из рукавов выцветших хлопчатобумажных платьев.