Если бы можно было начать все сначала! Поздно, поздно… Как говорил поэт: не к чему и жаль…

Наконец она вспомнила, откуда знакомо имя Жени Рудневой. Та самая девушка, которая прислала ей письмо в госпиталь. И фотографию. Она хотела поддержать Наташу Черемных, ободрить неведомую подругу. А вскоре погибла сама…

Наталья Тихоновна пыталась найти письмо в своем личном архиве. Хотелось взглянуть на фотографию, может быть, увеличить ее и поставить на столик. Пусть будет постоянным напоминанием…

Но ни письма, ни фотографии так и не обнаружила. Решила летом побывать в Керчи, положить цветы на братскую могилу, в которой будто бы захоронен прах Рудневой. Прах… Возможно, и праха-то не осталось. Все равно… Братская могила — своеобразный кенотаф[3]… Мы чтим дела, а не останки…

Зазвонил телефон. Наталья Тихоновна нехотя потянулась за трубкой: кому-то понадобилась. В ухо ворвался низкий незнакомый голос:

— Простите, пожалуйста. Я геолог Кайтанов из министерства. Приехал из Москвы для встречи с вами. Вы меня слышите?

— Да, да. Говорите.

— Меня назначили начальником экспедиции в те места, которые вы определили в своих статьях. Мы знакомы с вашими работами по алмазам. Решено пригласить вас в экспедицию главным геологом.

Он замолчал. Но так как она не отозвалась, снова спросил:

— Вы меня слышите? Я хотел бы с вами встретиться…

По тону говорившего чувствовалось, что он накаляется. По всей видимости, его сбивало с толку ее молчание.

— Мне сказали, что вы на бюллетене. Если вы себя плохо чувствуете, то на встрече не настаиваю. Нужно ваше принципиальное согласие. Поездка состоится весной…

Она потерла лоб. Кайтанов… Кайтанов… Кажется, что-то читала. Ах, да… о пиропах, спутниках алмаза! В развитие идей профессора Кухаренко… И еще что-то свое, принципиально новое… Что?

А он напористо продолжал:

— Пытался связаться с вашим руководителем Трескуновым, но ничего не вышло: сказали, он через час защищает докторскую, принять не может… Ну вот я и отважился позвонить… соглашайтесь!..

Она ощутила, как взмокла ладонь, трубка выпала из рук. Из трубки, лежащей на ковре, продолжали вырываться слова, но Наталья Тихоновна ничего не слышала, ничего не понимала. Мысль работала лихорадочно. Через час защищает диссертацию… Почему на защиту не пригласили ее? «Ах да, я ведь на бюллетене… Не захотели беспокоить больную… Но ведь защита была намечена на февраль? Почему так спешно передвинули срок? Почему не прислали реферат, хотя бы ради приличия?..»

Она вскочила с кровати, стала торопливо одеваться, то и дело поглядывая на часы.

Приехала в институт, когда в Малом зале уже началась защита. Зал был полон. Ей едва удалось пристроиться в задних рядах. Но ее заметили и пригласили в президиум комиссии. Трескунов, встретившись с ней глазами, всплеснул руками, заулыбался: приятная неожиданность! Но глаза его смотрели остро, холодно. Он почему-то был бледен, по всей видимости, волновался. Выглядел он солидно. Квадратное лицо. Высокий розовый лоб, обрамленный белоснежно-седыми волосиками, легкими, как пух, большие квадратные очки в роговой оправе, толстоватый нос и тонкие — полоской — губы. Он надел клетчатый галстук и был похож на американского сенатора.

Когда после вводного слова председательствующего началась защита, Наталья Тихоновна почувствовала, как у нее от негодования стало учащенно биться сердце. Она проглотила нитроглицерин, но сердцебиение не прекращалось, спазмы сдавливали горло. Злость душила ее.

— Вам плохо? — шепотом спросил председательствующий.

— Мне стыдно за этого жалкого компилятора! — громко ответила она. — Где его собственные идеи или наблюдения?!

Она говорила еще что-то резкое, уличающее и обличающее.

Трескунов сидел с отвисшей челюстью, задыхался. У членов комиссии на лицах были недоумение, растерянность.

— Она больна! — наконец выкрикнул Трескунов. — Несет чушь, не отдавая себе отчета. Типичная мания преследования. Я и раньше замечал за ней это, но никому не говорил, щадя ее. Последствия фронтовой контузии. Уведите ее! Успокойте…

…Когда она вышла из зала, то заметила рядом с собой высокого бородатого человека. Машинально подумала, что теперь модно отпускать бороды; этот тоже ушел в свою бороду. Определить, о чем думает бородатый человек, в каком он настроении, почти невозможно. Но, присмотревшись внимательно, поняла, в чем дело: вся нижняя часть лица незнакомца была покрыта шрамами, а борода скрывала эти шрамы. Она почувствовала неловкость за свои мысли, а он широко улыбался:

— Крепко вы его! Я все слышал… Бедный старенький компилятор-плагиатор… Не видать ему докторского звания как своих ушей… Да, забыл представиться: Кайтанов, это я звонил вам…

Она вяло протянула дрожащую руку для пожатия, а он неожиданно взял ее за руку и, казалось, решил не отпускать.

— Наконец-то судьба свела нас! Я просто счастлив. Вы с тех пор ничуть не изменились. Вы меня не узнаёте? Я искал вас. Долго, очень долго. Вы стали Назариной. Кто бы мог предполагать?..

Она скупо улыбнулась, сказала:

— Давайте лучше присядем вон на том диване. У меня почему-то ноги подкашиваются.

Когда уселись, попросила:

— Начните с самого начала. Вы знали меня под девичьей фамилией?

— Да. Установил, что Назарина и Черемных — одно и то же лицо, совсем недавно. Случайно…

Он торопливо полез в «дипломат», порылся, вынул какую-то желтую бумажку, протянул ей. Это была фронтовая листовка с описанием подвига Наташи Черемных и с ее портретом. Она ничего не понимала.

Он говорил, по всей видимости сильно волнуясь:

— Тогда я завидовал вашему мужеству, и вы даже сами не подозреваете, как помогли мне в трудную минуту. Я ведь еще раз горел в танке… Редко кому так «везло»…

Пытаясь сосредоточиться, она нахмурилась, мысленно перенеслась в те годы. Почувствовала, как ее бросило в жар.

— Так вы и есть тот самый Кайтанов? Танкист? Саша?! Который вытащил из меня мину?..

Она вскочила. Поднялся и он.

Они стояли обнявшись два фронтовых товарища. Мимо шли люди, но они никого не замечали. Им просто не было никакого дела до этих людей — оба были там, на Пулковском рубеже, за много лет отсюда, на фоне красного неба.

— А еще говорят, что чудес не бывает! выговорил он, переведя дух. Я ведь тогда, на фронте, знал, что вы геолог. Потом, уже в мирное время, наткнулся на статью некой Н. Назариной, статья меня поразила. Особенно рассказ об экспедиции Ивана Григорьевича Теплухина, об его эвристических методах в геологии. Я стал считать себя учеником Теплухина. И вашим, разумеется, добавил он весело. Я за математический подход к обработке геологической информации!

Она слегка отстранилась и насмешливо сказала:

— Я верю в чудеса… Наконец-то два бывших фронтовика, работающих в одной области, встретились. А ведь могли и не встретиться никогда. Разве это не чудо?

— В самом деле чудо. Ведь я всегда в разъездах. Ни кола ни двора. Все имущество в чемоданах. С книгами ровно шестьдесят килограммов. Выверено.

И совсем уж неожиданно он спросил:

— Номер вашей винтовки?

— Семьдесят две тысячи триста двадцать четвертый! — уверенно произнесла она и даже сама удивилась, что за столько лет не забыла номер винтовки.

Он рассмеялся, потеребил бороду.

— Вот так-то. Нам только кажется, что мы стали как бы другими, забыли и страшное и хорошее. А на самом деле оно все там, внутри. Вы бывали с тех пор в Пулкове?

Она смутилась.

— Как-то не довелось. Пулково рядом, и всегда обманываешь себя: вот выберу свободное время… А потом попадаешь в круговерть и обо всем забываешь. Смешно, правда?

Он сделался серьезным.

— Не очень. Я ведь тоже там с тех пор не был. Поедем, а? На Пулковский рубеж…

— Когда? Сейчас?