Ожидание затянулось, на него напала сонливость, но он сразу же встряхнулся. Звуков никаких не было, однако ему показалось, что черная фигура скользит в кустах вдоль задней изгороди. Он прицелился, но выстрелить не смог. Сначала надо было убедиться, что это Тисл. Но со зрением у Рэмбо было не все в порядке: в глазах двоилось, изображение предметов было расплывчатым. Ужасно болела голова, казалось, она вот-вот треснет.

Почему тень не двигается? Или он просто не видит? А время идет. Сирены завывают все ближе. Возможно, это пожарные сирены.

А может быть, полиция. Сейчас он слышал, как люди, что стояли на крыльце, переговариваются о нем в доме. Рэмбо насторожился, ощупал взглядом местность и заметил Тисла, тот шел по лужайке. Рэмбо выстрелил совершенно автоматически, Тисл вскрикнул, его отбросило к тротуару.

Но Рэмбо не мог понять, что происходит с ним самим: он сразу будто потерял вес и медленно, очень медленно упал лицом в траву. Руки его были теплыми и мокрыми на груди. О Господи, он ранен. Тисл успел выстрелить и попал в него. Нужно двигаться. Нужно убираться отсюда. Сирены.

Стоять он не мог. Мог только ползти по земле, как червь. Пламя ближнего пожара полыхнуло сильнее, он напряг глаза и сквозь рябь увидел неподалеку детскую площадку и пополз туда на животе.

— Ружье! Где мое ружье? — кричал мужчина в доме.

— Нет. Пожалуйста, — умоляла его женщина. — Не выходи туда. Не вмешивайся.

— Где мое ружье? Куда ты его дела? Я говорил не трогать мое ружье.

Рэмбо пополз быстрее, достиг забора, калитки, открыл ее, вполз на площадку. За его спиной гулко отдавались шаги по деревянной лестнице.

— Где он? — послышался голос мужчины уже немного яснее, он выбежал на улицу. — Куда он пошел?

— Вон там! — завопила вторая женщина, та, которая видела Рэмбо с крыльца. — Вон он! За калиткой!

Мерзавцы вы все, устало подумал Рэмбо, поворачивая голову. Мужчина целился в него из ружья. Он казался очень неуклюжим, пока целился, но сразу стал грациозным, когда в него попала пуля Рэмбо — плавным движением схватился за правое плечо, легко повернулся вокруг своей оси и упал картинно, как в театре.

— Иисусе, я ранен, — простонал мужчина. — Он в меня попал. Я ранен.

Этот человек просто не знал, как ему повезло. Рэмбо целился ему в грудь, а не в плечо. Но он уже совсем плохо видел, не мог ровно держать винтовку, быстро терял кровь из раны в груди, у него не было теперь ни шанса уйти, ни возможности защищаться, ничего у него не оставалось. Кроме, может быть, последней палочки динамита из магазина оружейных товаров. К черту динамит. Сил оставалось так мало, что он и на пять футов его не бросит.

— Он в меня попал, — продолжал стонать мужчина. — Я ранен.

Ну что ж, я тоже ранен, приятель, но ведь не жалуюсь, подумал он, и, не желая ждать, когда за ним приедут люди в машинах с сиренами, пополз в высохший пруд посреди площадки для игр. Там он наконец остро почувствовал жуткую боль. Пуля Тисла пробила сломанные ребра, и боль нарастала, поглощая казалось его всего. Он царапал грудь, раздирал, рвал. Наконец, мотая головой из стороны в сторону, поднялся на ноги и, согнувшись, доковылял до изгороди, что на краю площадки. Изгородь была низкая, он перевалился через нее, ожидая, что ударится спиной о землю. Но приземлился мягко на ветки без листьев, колючки. Неужели опять куманика? Тисл спасся когда-то в зарослях куманики… Почему же он не может?

Тисл лежал на спине, глядя на освещавший тротуар желтый фонарь. Он заметил, что перед глазами появилась какая-то муть, и начал усиленно моргать, прижимая руки к ране в животе. Его изумляло, что помимо легкого зуда в кишечнике, он ничего не чувствовал. В спине тоже была рана, но и там он ощущал только зуд. Казалось тело уже не принадлежало ему.

Он слушал сирены, было ощущение, что они совсем рядом. Подвигал одной ногой, потом другой, поднял голову, выгнул спину. Ну что ж, хорошо, что пуля, пройдя сквозь тело, не перебила спинной мозг. Но суть-то в том, сказал он себе, что ты умираешь. Такая большая рана и почти нет боли — это значит, ты умираешь.

Его удивило, что он мог думать об этом вполне спокойно.

Кто-то был рядом с ним. Стоял на коленях. Женщина. Старая женщина.

— Я могу что-нибудь сделать? — мягко спросила она.

— Нет. Нет, спасибо. Я не думаю, что вы что-то сможете сделать… Я попал в него, вы не знаете? Он мертв?

— Он упал, кажется, — сказала она. — Я из дома, что рядом с участком. Я точно не знаю.

Звуки сирены. Очень громкие. Где-то у него в голове. А сам он, казалось ему, был где-то рядом. Как странно. Он приподнял голову, глядя в сторону площади, — из-за угла появились полицейские машины, на бешеной скорости, с “мигалками” на крышах. Шесть, сосчитал он.

Завизжали покрышки по бетону — машины, резко дергаясь, останавливались у горящего полицейского участка, вой сирен угасал. Один из полицейских показал рукой в сторону Тисла, и все побежали к нему, закрывая лица от жаркого дыхания пожара; среди них он заметил Траутмэна. Каждый полицейский держал револьвер в руке, у Траутмэна было обычное полицейское ружье, которое он, наверное, взял в машине.

Теперь Тисл разглядел и Керна. Керн приказал на бегу соседнему полицейскому:

— Вернись в машину! Вызови по радио “Скорую помощь”! — И показав рукой в сторону улицы, прокричал другим полицейским: — Уберите отсюда этих людей! Быстро! Быстро!

— Парень, — сказал Тисл.

— Молчите, — сделал жест Керн.

— Кажется, я в него попал. — Тисл проговорил это очень спокойно. Он сконцентрировал внимание, стараясь представить, что он — это парень. — Да. Я в него попал.

— Берегите силы. Не нужно ничего говорить. Сейчас приедет врач. Мы появились бы здесь раньше, но пришлось объезжать огонь и…

— Слушайте.

— Успокойтесь. Вы сделали все, что могли. Дальше мы сами.

— Но я должен вам объяснишь, где он сейчас.

— Вы ввосьмером пойдете со мной, — сказал Керн, отворачиваясь. — Разделитесь. Половина с этой стороны дома, половина с той. Будьте осторожны. Остальные пусть уберут отсюда зевак. Там еще кто-то ранен? Помогите ему.

— Но его нет за домом. — Слишком поздно. Керн и его люди ушли.

— Нет его там, — повторил он уже для себя. — Керн. Что с ним такое, он совсем не слушает? — Вот и хорошо, что он в тот вечер не подождал Керна, ушел в лес. С Керном было бы вдвое больше беспорядка, и люди его погибли бы с остальными.

Траутмэн еще ничего не сказал. Немногие полицейские, оставшиеся неподалеку, не могли смотреть на кровь. Но не он.

— Нет, только не вы, Траутмэн. Вас кровь не смущает. Вы привыкли.

Траутмэн не ответил, просто смотрел.

Кто-то из полицейских сказал:

— Может быть, Керн прав. Может быть, вам лучше не говорить.

— Эй, Траутмэн, а ведь я это сделал. Сказал, что сделаю, и сделал.

— О чем это он? — спросил полицейский. — Я не понимаю.

Траутмэн жестом велел ему замолчать.

— Я ведь говорил, что перехитрю его, разве нет? — Голос Тисла звучал по-детски. Ему это не понравилось, но он ничего не мог с собой сделать. — Он был здесь, сбоку крыльца, а я вон там, у того крыльца, и я чувствовал — он ждет, когда я выйду. Ваша школа хорошо его обучила, Траутмэн. Он делал в точности, как учили, поэтому я смог его перехитрить. — Его удивляло, что рана не болит, ничто не мешает ему говорить и слова льются ровным потоком. Ах да, это потому, что он умирает. — Я представил себе, что я — это он. Понимаете? Я думал о нем постоянно и теперь точно знаю, где он и что делает. И вот тогда я понял, чего он ждет: что я приду сзади, через двор, где деревья и темно, но уж никак не со стороны улицы, потому что там все освещено огнем пожара. Понимаете, Траутмэн? Ваша школа обучила его партизанским боям в гористой местности, и он инстинктивно повернул к деревьям и кустарнику. Но я, после того, что он сделал со мной в холмах, поклялся, что никогда не буду воевать на его условиях, только на моих.