Раза два она видела Гордона. Он еще долго сидел на лестнице, подперев голову рукой, уставив тусклый взгляд в какую-то точку на полу. Он был грустный и очень пьяный, и Эдит всякий раз поспешно отводила глаза. Но все это, казалось, было когда-то давно. Теперь мозг ее дремал, все чувства были притуплены, как в сомнамбулическом сне, и только ноги продолжали скользить по паркету, а с языка сами собой слетали сентиментальные банальности.

Все же Эдит была не настолько утомлена, чтобы не почувствовать благородного негодования, когда перед ней предстал величественно и блаженно пьяный Питер Химмель. Эдит ахнула и уставилась на него.

— Боже мой, Питер!

— Я немножко выпил, Эдит.

— Прелестно! Не кажется ли вам, что это свинство, если вы пришли на бал со мной?

Но тут она не сдержала улыбки — Питер смотрел на нее растроганно-влюбленным взглядом, то и дело глупо ухмыляясь во весь рот.

— Милая Эдит, — начал он с чувством. — Вы знаете, что я люблю вас, знаете, верно?

— О да, я это вижу.

— Я люблю вас, и я… я просто хотел вас поцеловать, — сказал он печально.

От его смущения, от его замешательства не осталось и следа. Эдит — самая красивая девушка на всем свете. Самые красивые глаза — как звезды в небе. Он хочет попросить у нее прощенья; во-первых, за то, что осмелился лезть к ней с поцелуями, во-вторых, за то, что напился… Но он был так обескуражен, ему показалось, что она очень рассердилась на него…

Его оттеснил толстый молодой человек с красным лицом, которое расплылось в улыбке, когда он увидел Эдит.

— Вы приехали сюда с кем-нибудь? — спросила его Эдит.

Нет, краснолицый молодой человек явился на бал в полном одиночестве.

— В таком случае не могли бы вы… если это не слишком вас затруднит… не могли бы вы отвезти меня домой? — Эта робкая неуверенность была лишь очаровательным притворством со стороны Эдит — она отлично знала, что краснолицый молодой человек будет вне себя от восторга.

— Затруднит? Помилуй бог, я буду безумно рад! Вы даже не представляете себе, как рад!

— Я вам очень признательна. Вы страшно милы. Она глянула на браслетку с часами. Половина второго ночи. И когда она произнесла это про себя — «половина второго», — ей смутно припомнилось вдруг, как ее брат, когда они завтракали вместе, сказал, что он всегда работает в редакции до половины второго ночи.

Эдит решительно повернулась к своему случайному партнеру:

— На какой мы улице, кстати, — где этот «Дельмонико»?

— То есть как? На Пятой авеню, разумеется.

— Да нет, какой квартал?

— А… позвольте… угол Сорок четвертой улицы. Значит, она не ошиблась. Редакция, в которой работает Генри, на той стороне, сразу за углом. И тут же ее осенило, что она может забежать к нему на минутку. То-то он удивится, когда откуда ни возьмись к нему впорхнет такое ослепительное чудо в новом малиновом манто! Это развлечет бедняжку.

Эдит обожала такие эскапады — такие отчаянно-смелые, как ей казалось, выходки. Идея крепла, завладевала ее воображением. Поколебавшись с минуту, Эдит решилась.

— Боже, что с моими волосами! — проворковала она своему партнеру. — Вы не рассердитесь, если я пойду поправлю прическу?

— Ничуть, разумеется.

— Вы прелесть!

Через несколько минут, закутавшись в малиновое манто, она с пылающими от волнения щеками сбежала по одной из боковых лестниц, спеша осуществить свою затею. На площадке жарко спорила какая-то парочка: официант с безвольным подбородком и весьма ярко накрашенная молодая особа. Эдит шагнула мимо них, отворила дверь и окунулась в теплую майскую ночь.

Накрашенная молодая особа проводила Эдит быстрым недружелюбным взглядом, затем снова повернулась к официанту и возобновила пререкания.

— Ступайте-ка лучше наверх и скажите ему, что я здесь, — решительно заявила она. — А не то я пройду сама.

— Никуда вы не пройдете, — сурово сказал Джордж.

Девица иронически усмехнулась.

— Ах, не пройду, вот как? Да у меня тут куча знакомых среди этих студентов, если хотите знать, и каждый из них рад будет пригласить меня на бал.

— Может, и так, да…

— Может, и так! — перебила она его. — Конечно, вот такие, как эта, — еще неизвестно, куда это она побежала, — могут тут приходить и уходить, сколько им вздумается, а когда я хочу повидать приятеля, ко мне высылают какого-то задрипанного официанта!

— Послушайте, — возмущенно сказал Кэй-старший. — Я не хочу потерять из-за вас место. Может, этот парень, о котором вы толкуете, совсем не желает вас видеть.

— О, не беспокойтесь, желает!

— Ну ладно, все равно — разве найдешь его в этой толкучке?

— А вы только спросите Гордона Стеррета, и вам его сразу покажут, — сказала она уверенно. — Они все там друг друга знают.

Она достала из сумочки долларовую бумажку и протянула ее Джорджу.

— Вот, — сказала она. — Вот вам на чай. Разыщите его и передайте то, что я велела. Если через пять минут он не появится здесь, я сама подымусь наверх — так и передайте.

Джордж с сомнением покачал головой, подумал, явно испытывая мучительные колебания, и наконец удалился.

Гордон Стеррет спустился по лестнице раньше отведенного ему срока. Он был еще сильнее пьян, чем в начале бала, но уже по-другому. Пары алкоголя словно затвердели на нем, как каркас. Он шатался и с трудом передвигал ноги, речь его была почти бессвязна.

— Привет, Джул, — сказал он хрипло. — Видишь, как я быстро пришел. А денег не достал, как ни старался.

— Дело не в деньгах, — оборвала она его. — Ты уже десять дней глаз не кажешь. В чем дело? Он медленно покачал головой.

— Мне было очень плохо, Джул. Болен был.

— Почему же ты не дал мне знать, если был болен? Мне не так уж нужны твои деньги. Я бы вообще не заговорила о них, если бы ты не начал бегать от меня.

Он снова покачал головой.

— Я не бегал от тебя. Вовсе нет.

— Нет? Ты глаз не казал три недели. Если и приходил, так пьяный в доску.

— Я хворал, Джул, — повторил он, с трудом поднимая на нее глаза.

— Развлекаться здесь со своими светскими приятелями — на это ты не болен? Ты сказал, что мы пообедаем сегодня вместе, и обещал достать денег, а сам не потрудился даже позвонить.

— Я не мог достать денег.

— Я, кажется, сказала уже, что не в деньгах дело. Я хотела повидать тебя. Гордон, понимаешь? Но у тебя, должно быть, кто-то другой на уме.

Это он отверг самым решительным образом.

— Тогда бери шляпу, и пошли отсюда, — предложила она.

Гордон стоял в нерешительности, и она вдруг подошла к нему и обвила руками его шею.

— Пойдем со мной. Гордон, — понизив голос почти до шепота, сказала она. — Поедем в «Девинриз», выпьем, а потом ко мне.

— Я не могу, Джул.

— Можешь, — сказала она настойчиво.

— Я болен, вдребезги болен.

— Тем более тебе нечего делать на этом балу. Гордон все еще колебался; он поглядел вокруг, словно ища спасения, но уже чувствуя, что сдается. Тогда она порывисто притянула его к себе, и ее мягкие влажные губы прильнули к его губам.

— Ладно, — глухо проговорил он. — Сейчас возьму шляпу.

Когда Эдит ступила на тротуар, улица, утопавшая в прозрачной синеве майской ночи, была пустынна. Витрины огромных магазинов померкли, и казалось, что все дневное великолепие погребено, словно в склепе, за тяжелой железной броней спущенных на двери жалюзи. Поглядев в сторону Сорок второй улицы, Эдит увидела мерцающее марево огней ночных ресторанов. Над Шестой авеню с грохотом промчался поезд надземной железной дороги. Он пересек улицу между двумя тусклыми цепочками электрических фонарей и исчез, огненной полосой прочертив мрак.

На Сорок четвертой улице было совсем тихо. Плотнее запахнувшись в манто, Эдит перебежала через улицу и в испуге шарахнулась в сторону, услыхав над ухом хриплый шепот какого-то одинокого прохожего: