Теперь, когда я сажусь писать эти строки в тени виноградных лоз, под синим небом Южной Италии, мне кажется немного странным, что участие мое в изумительных похождениях м-ра Кавора было, в конце концов, делом чистейшей случайности. Кто угодно мог оказаться на моем месте. Я впутался в эту историю именно тогда, когда воображал себя надежно застрахованным от всяких душевных волнений.

Только потому приехал я в Лимн, что это место казалось мне самым бедным событиями уголком в целом мире.

— Будь что будет, — говорил я себе. — Во всяком случае здесь я могу работать спокойно.

А в результате появилась эта книга. Так самовластно расстраивает судьба наши крохотные планы.

Здесь, быть может, надо упомянуть, что незадолго до моего переселения в Лимн мне сильно не повезло в кое-каких деловых предприятиях. Теперь, окруженный всеми утехами богатства, я не без некоторого затаенного удовольствия могу признаться в былой нужде. Я готов допустить даже, что все беды постигли меня отчасти по моей собственной вине. Я не лишен способностей, но ведение коммерческих операций не принадлежит к числу их.

Я был, однако, еще очень молод в те дни и — наряду с другими вздорными убеждениями — питал горделивую веру в свои деловые таланты. Летами я и теперь молод, но испытания, выпавшие мне на долю, состарили меня душевно. Стал ли я от этого мудрее — другой вопрос.

Вряд ли стоит вдаваться здесь в подробности тех спекуляций, которые вынудили меня искать убежище в Лимне, в графстве Кент. В наше время даже торговые сделки граничат с авантюрой. Я рисковал во-всю. В вещах такого рода всегда приходится брать и давать попеременно. При окончательном расчете мне пришлось только давать. Но после того, как я отдал все, что у меня было, несговорчивый кредитор начал придираться ко мне. Вы, вероятно, сами знаете, как неумолима бывает оскорбленная добродетель. Мой кредитор не давал мне ни отдыха ни срока. В конце концов я пришел к убеждению, что мне остается лишь один выход, а именно сочинить пьесу, если я не хочу до конца дней своих зарабатывать себе хлеб в должности писца. Я одарен некоторой фантазией и привык жить на широкую ногу. Поэтому я решил, что дам отчаянный бой, прежде чем покорюсь судьбе. Независимо от веры в мои деловые способности я в то время полагал, что могу написать очень недурную пьесу. Сколько мне известно, такое убеждение довольно часто встречается у молодых людей. Я знал, что, если не считать законных коммерческих операций, — самые богатые барыши дает театр. Эта ненаписанная драма уже давно представлялась мне последним средством, отложенным про запас, на черный день. Теперь черный день наступил, и я принялся за работу.

Вскоре, однако, я заметил, что писание пьес — дело довольно длительное. Сперва я думал, что для этого достаточно каких-нибудь десяти дней, и в поисках приюта на время работы приехал в Лимн. Я был очень рад, когда мне удалось найти маленькую одноэтажную дачку. Наняв ее по контракту на три года, я привез туда кое-какую мебель и решил — впредь до окончания пьесы — лично заниматься домашним хозяйством. Моя стряпня, конечно, ужаснула бы миссис Бонд, составительницу знаменитой поваренной книги, и, однако, уверяю вас, все было довольно вкусно. У меня имелись кофейник, одна кастрюля для варки яиц, другая для картофеля и наконец сковорода для ветчины и сала. Этим ограничивалось мое незатейливое кухонное оборудование. Нельзя вечно утопать в роскоши, но простота и дешевизна нам всегда по карману.

Я купил в кредит бочонок пива вместимостью в восемнадцать галлонов[3] и простодушный булочник навещал меня ежедневно. Конечно, не могло быть и речи о каких-либо прихотях, но я видывал и худшие времена. Мне было немного жаль булочника. В самом деле, это был достойнейший человек. Но я надеялся, что и с ним — рано или поздно — смогу расквитаться.

Не подлежит спору: если кто-нибудь ищет уединения, то Лимн для него самое подходящее место. Деревня эта расположена в той части графства Кент, где преобладает глина, и моя дача стояла на древнем приморском утесе, а окна были обращены к морю поверх Ромнейской низины. В дождливую погоду этот уголок почти недоступен. Я слышал, что иногда почтальон привязывает к ногам деревяжки, пробираясь через самые топкие участки своего обычного пути. Я ни разу не видел, как он делает это, но легко могу поверить. Перед дверьми немногочисленных хижин и дачных особняков, из которых состоит деревня, воткнуты большие веники, чтобы счищать с ног налипшие сгустки грязи. Одна эта подробность может дать некоторое понятие о геологическом строении всего околотка. Я сомневаюсь, чтобы поселок вообще мог возникнуть в этом месте, но он сохранился как угасающее воспоминание о временах, безвозвратно минувших. В эпоху римского владычества здесь находилась большая торговая гавань Портус Леманус, а нынче море отступило на шесть километров. Морские валуны и остатки римских кирпичных построек разбросаны по всему склону холма, а от его вершины старинная Уотлипгская дорога, еще сохранившая местами свою мостовую, прямо, как стрела, тянется к северу. Стоя на холме, я часто старался представить себе галеры[4] и легионы[5], пленных и чиновников, женщин и купцов — таких же смелых спекулянтов, как я, — всю сутолоку и сумятицу оживленной гавани. А теперь здесь осталось лишь несколько каменных обломков на поросшем травою склоне. В том месте, где когда-то была расположена гавань, теперь простирается низина, вытянувшаяся широкой дугой до отдаленного Дендженеса и усеянная здесь и там купами деревьев и колокольнями средневековых городков, которые медленно умирают по примеру древнего Лемануса.

Вид с утеса на низину принадлежит к числу красивейших, какие мне когда-либо приходилось встречать. Полагаю, что из Лимна будет километров двадцать до Дендженеса, который лежит на море как плот, а далее к западу в лучах заходящего солнца поднимаются Гастингские холмы. Иногда они кажутся совсем близкими и резко очерченными, иногда смутными, плоскими, и сплошь да рядом тучи совершенно скрывают их. Вблизи низина исчерчена рвами и каналами.

Окно, возле которого я работал, обращено было к гребню холма, и из этого окна я впервые увидел Кавора. В то время я корпел над сценарием пьесы, напрягая все свои умственные силы в этой трудной работе, и — весьма естественно — появление незнакомца отвлекло мое внимание.

Солнце садилось. Ясное небо отливало зелеными и желтыми красками, и на этом фоне черным пятном обозначилась чрезвычайно странная маленькая фигурка.

То был коротенький, кругленький, тонконогий человечек с резкими порывистыми движениями. Его диковинная внешность казалась еще более причудливой благодаря костюму: представьте себе крикетную[6] круглую шапочку, пиджак, короткие штанишки и чулки вроде тех, какие носят велосипедисты. Чего ради он так наряжался, я до сих пор не знаю, потому что он никогда не играл в крикет и не ездил на велосипеде. То было совершенно случайное сочетание разнородных одежд. Человек махал руками, вертел головой и жужжал. Что-то электрическое было в этом жужжании. Кроме того он часто и громко откашливался.