– О, поистине золотые слова! – Лежащий на земле Ульва часто закивал головой. – Я вам точно пригожусь, господа, вот увидите.

– Ладно, уговорил. – Ярл поднес к самым глазам шулера отнятый у Худышки нож: – Ну, смотри, коли чем провинишься…

– Понял, – снова кивнул Ульва. – Понял… Не надо больше.

– Вечером незаметно проведешь нас в корчму к этому…

– Лохматому Теодульфу?

– Соображаешь. А еще ты нам поведаешь все и о Теодульфе, и об этой нехорошей девчонке Гите. Особенно о последней. Все, до мельчайших привычек. Как одевается, что пьет, кого любит… Ну, соображай же скорей!

Ульва лишь горько посмеялся про себя. Уж если б он сегодня соображал, так не попался бы так глупо. Сейчас-то уже рвать отсюда, похоже, поздно – руки шулера связали за спиной тонким сыромятным ремешком, а – что гораздо хуже – деньги-то, блестящие золотые кружочки, увы, перекочевали к этому чертову ярлу! Ближе к вечеру, когда Магн и Снорри, воспользовавшись лошадьми Ульвы, а вернее – Теодульфа Лохматого, уехали в монастырь святой Агаты, Хельги посмотрел на оранжевый круг заходящего солнца и решил: пора.

– Смотри не вздумай хитрить, – обернувшись, предупредил он пленника. – Это, кстати, в твоих интересах. Если все пройдет как надо – получишь свои золотые обратно, клянусь Бальдром!

Непонятно, что оказало большее действие на шулера – угрозы или желание не расстаться с деньгами, а только он кивнул и – тоже поклявшись самой страшной клятвой, что никуда не денется, – попросил развязать руки.

– Я бы ему не доверял, ярл, – усмехнулся Ирландец, подозрительно разглядывая лисью физиономию Ульвы.

Хельги улыбнулся:

– А я так и делаю. Если что – он тут же получит в сердце вот этим кинжалом! – Ярл погрозил пленнику выхваченным из-за пояса здоровенным ножищем, не так давно реквизированным у Альстана Ворона. – Да его деньги у нас. Так что, думаю, он сделает все, что я прикажу. Верно… как там тебя?

– Ульва, достопочтенный господин.

– Ульва… Ну и имечко. Однако, в путь. Веди же нас, Ульва, и помни о смерти и своем золоте!

Между тем солнце уже зашло, и длинные тени римских зубчатых стен протянулись по запущенному рву и лугу почти что до самого леса. Быстро темнело, в фиолетовых сумерках было видно, как, двигаясь со стороны пристани, стараются укрыться за городскими стенами маленькие человеческие фигурки – видимо, рыбаки.

До корчмы добрались быстро – в общем-то, населенная часть Честера была не столь уж и велика, это когда-то, еще при римлянах, город находился в расцвете, а после нашествия саксов быстро пришел в запустение и напоминал сейчас скорее большую деревню – с обширными огородами, лужайками-пастбищами и даже пашнями. Еще не все могли прожить только лишь ремеслом, в ту эпоху почти все производилось в усадьбах, однако и здесь начиналось уже шествие мастеровых и торговых людей, льющихся ручейком в удобное для торговли и ремесла место. Честер был удобен – перекресток дорог из Мерсии, Нортумбрии, Уэльса, порт и, кроме того, вполне судоходная река Ди. Можно и сырье подвезти – ту же белую глину, кстати, недалеко и добывали, да и руду, и уголь, – и тут же сбыть произведенное заезжему торговцу. Правда, пока работали в основном на заказ, на рынок, свободной продажи почти что и не было, не считая некоторых вполне ценных изделий, которые уж явно не залежатся, типа тех же замков. В общем, народу в городе хватало… Ну, не как в римские времена, раз в пять-шесть поменьше, но и то сотни три как минимум набиралось. Еще не было какой-то упорядоченной городской жизни, не было городского совета, выборов, все это придет позже. Пока же Честер считался находящимся под покровительством то крупного местного землевладельца-лорда, то короля Мерсии – в зависимости от того, кто из них в данный момент времени был сильнее. Впрочем, горожанам – если можно их так назвать, – похоже, было абсолютно все равно, кто владеет городом, король или лорд. Чьи стражники маячат на башнях? Чей флаг там гордо реет? Да какая, в самом-то деле, разница? Лишь бы жить не мешали.

Жители Честера – как и все люди в это время – ложились спать рано, с петухами, как только садилось солнце и темнело настолько, что нельзя было работать. Полуночничали лишь некоторые монахи в монастырях, стража на башнях, да… да вот, пожалуй, и все. Так что, когда ведомые Ульвой Ирландец и ярл добрались до корчмы Теодульфа Лохматого, ворота им открыли не сразу. Сначала долго допытывались – кто да куда, лишь только затем, углядев сквозь приоткрытую щель местного завсегдатая Ульву, смилостивились, пустив-таки внутрь двух его приезжих дружков – ирландских бродячих поэтов – филидов.

– Осторожненько проходите, – шептал сторож-слуга, освещая путь чадящей жировой плошкой. – Спящих не разбудите.

Судя по всему, у Лохматого Теодульфа сегодня был удачный день. Во всех углах главного, расположенного в таблиниуме, зала, постелив на старинный мозаичный пол свежей соломы, в самых живописных позах спали припозднившиеся с ярмарки окрестные кэрлы.

– Воскресенье, – оглянувшись, пояснил слуга. – Народу много. Во-он, видите, уголок… Там и ложитесь. Плату давайте мне. О, любезнейший господин мой! – Он посмотрел на Ульву. – Доложить ли госпоже?

– Утром доложишь. А где Теодульф?

– Хозяин почивает уже. Продуктами платить будете, или деньги имеются?

– Да есть деньжат немного. Но только не за этот угол.

– Отлично! Тогда можно и отдельную спаленку организовать… и девочек.

Ирландец оглянулся на ярла. Тот чуть заметно кивнул.

– Вот и организуй нам. Пока что только спальню, а там видно будет.

– Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь, – тут же заверил слуга – старый, с морщинистым лицом и трясущимися руками, – исчезая за углом, в длинном коридоре, хорошо, впрочем, знакомом идущим. В тусклом мерцающем свете горящего жира метались по стенам и потолку уродливые тени ларов – римских домашних божеств, немых свидетелей безвозвратно ушедшей жизни. – Располагайтесь. – Остановившись в конце коридора, слуга отворил дубовую дверь. Небольшая комната с изящными колоннами, поддерживающими кровлю, и двумя светильниками, искусно сделанными из зеленоватого мрамора и бронзы. Правда, ложе, вернее, кровать была только одна, да зато весьма широкая – от стены до стены комнаты.

– Отлично, – кивнул ярл. – Ты иди, старик. Вот тебе деньги. И… на сегодня обойдемся без девочек. Слишком устали в пути.

– Как угодно господам, как угодно. – Слуга ловко зажег в светильниках сальные свечи и, льстиво хихикнув, исчез с низким поклоном. По коридорам ларциума – места хранения ларов – он не прошел и десятка шагов. Бесшумно открылась дверь, и чья-то тонкая рука, схватив слугу за шиворот, проворно утащила его в спальню.

– Кого это ты там привел, старик?

Слуга передернул плечами:

– О, как вы меня напугали, госпожа Гита.

Гита – в длинной тунике темно-красного бархата, перетянутой в талии узким золотым ремешком, – была чудо как хороша. Темные волосы ее стягивал позолоченный обруч, на ногах были надеты деревянные сандалии с тщательно вырезанным изящным узором в виде переплетающихся фантастических птиц. В зеленых, чуть удлиненных глазах девушки отражалось оранжевое пламя свечи.

– Так кто на этот раз ищет ночлега в корчме Теодульфа? – усмехнувшись, переспросила Гита, ноздри ее хищно расширились, а в глубокой тишине еще явственнее слышалось глубокое дыхание. Как и всегда в предвкушении какой-то неожиданной, но такой приятно-томящей игры. Старый слуга знал какой.

– Какие-то ирландские странники. Оба высокие, один чернявый, второй светловолосый. На лица приятны, – поспешно пояснил он. – С ними проводник – наш Ульва. Про себя говорят – поэты… девочек пока не пожелали.

– Поэты? Ах да, знаю, – задумчиво кивнула Гита, не обращая никакого внимания на упоминание Ульвы. А что на него внимание обращать? Он свое отработал. – Кажется, в Ирландии их называют филиды, или барды. Довольно мило, особенно в нашей глуши. – Она немного постояла, барабаня пальцами по изящному мраморному столику на гнутых ножках. Высокая грудь так и продолжала вздыматься, словно в предвкушении каких-то изысканных наслаждений. – Слушай, старик. – Гита приняла решение. – Сейчас же отнесешь этим бардам кувшин ромейского вина… Э, не протестуй, с Теодульфом я потом сама договорюсь. Иди же… Хотя… Постой. Вино принесешь сюда, мне. И не забудь круглый поднос. Тот, позолоченный. Ступай, старик, да смотри не задерживайся.