— Посмотри на своих друзей — на кого они похожи? — поднял голову Лесоок.

Капю было противно на него смотреть. Чтобы не превратить допрос в избиение беззащитного, отошел в сторону и сказал своим:

— Расслабсь, браты. Торопиться некуда. Все одно Витея ждать… Послушай, лесное рыло! — обратился он к Лесооку. — Я с этими татями предел свой бороню, поганых окрест гоняю! Наши воровские лики немало клевцов острых и ненасытных с русской стороны отваживают!

— Что ж ты баб по лесу ловишь? — зло посмотрел на него Лесоок.

— Ах ты дитка смурной! — Капь подбежал к вождю, за шиворот подтянул к себе, уперся глазами в глаза. — Я за золотишком сюда прибыл, которое ты днями и ночами сбираешь у съеденных волками русичей и купцов, ехавших к нам. Сам ты тать, вор, пес!

Он принялся дубасить вождя кулаком в лицо, другой крепко держа, дабы не отпадал.

Ростовцы, видя неладное, подскочили к рассвирепевшему вою, схватили за руки, свалили на пол. Упал с изуродованным лицом и Лесоок. Капь продолжал уличать:

— Если б ты знал, паскудник, скоко мы нерусей приволжских в пучине утопили, чтобы тьму баб — и ваших, и наших — за море не уволокли!.. — Вепрем рвался к обидчику, но на нем висели. — Да коли б не мы, и вашего б брата на нивы Хвалыни и Хозарии переселили. Греб бы сейчас на посудине, узами опутанный!.. Что молчишь, морда деревянная?.. И не знамо, сидел бы ты тута у костерка — под титями своих баб!.. Ах, убью блуду!.. — Он порывался встать, но его успокаивали. — Пустите, пустите! — попросил он поспокойней, но ему все еще не верили, держали, не пуская к лежавшему в луже своей крови Лесооку.

Избитый, оглушенный вождь мало что слышал. Широко открыв рот, он дышал, стараясь держать лицо вниз, чтобы не захлебнуться сгустками багряной жижи. Ответа быть не могло — мешали выбитые и качавшиеся зубы.

— Капь, а он по молве вроде бы как из наших?

— Не может он быть из наших! — немного успокоился дружинник. — Гля-ко — нерусь и есть.

— Точно, точно! — Коробец вполоборота стоял перед остывавшим громилой и поглядывал на поднимавшегося Лесоока. Перевясло помог битому сесть на скамью напротив. Кто-то принес ему ковш воды. Лесоок, наклонившись, замыл лицо. За столом у окна перестали жевать, отложив прочь куски печеного мяса.

— Мы чего сюда приехали? — подошел Коробец к вождю.

Лесоок поднял заплывшие кровоподтеками глаза. Капь посмотрел на него и от греха покинул избу. Коробец уселся рядом. Казалось, был он раза в два больше побитого.

— Ваши людишки заходят к нам в Ростов, — начал по-новому вой, — отдают серебро и яхонты, не зная настоящей цены.

— А мне што? Я в Ростов не хожу! — проговорил твердо Лесоок.

— От нас к тебе дорожка недолга. Помыслим чуток, а там, может, и Торжок какой наладим…

— А кто с вами ноне знаться захочет? Вы, я вижу, не в гости со своим товаром прибыли?

— Лихое начало — завсегда перед большим делом поспевает.

— Опосля вашего начала и дело все сгинуло пропадом.

— Ну, сие урядить как-то можно! — переходя чуть не на дружеский тон, предложил Коробец. Кто-то из соратников дакал и одобрял.

— Желаете уладить дело — я соглашусь. У меня до вас в племени двадцать восемь человек жили. Туточки мое племя самое великое было. Так соберите всех в кучу — тогда будем на скопе решать: годитесь вы в задругу, аль нет.

— Вы же сами сбегли от нас, милок.

— Не тот человек вас привел, и не для того вы за ним шли.

— Ты про Синюшку этого? Дак он и от нас удрал.

Лесоок не стал отвечать. Никак не мог отогреться.

На влажной одежде намокало еще и пятно крови на груди. Человек думал, что жизнь кончается, а все лица, тут присутствующие, — неродные, враждебные… «Где-то сейчас молодежь из племени?..»

Он поднялся, в углу скинул свое мокрое, грязное тряпье. Раздевшись до нага, принялся натягивать оставленную кем-то из своих одежду.

«Мужик как мужик: вроде любого нашего…» — думали, отворачиваясь, ростовцы.

— Ну так как с тобой порешим, Лесоок? — Коробец впервые назвал его по имени.

— Я ничего не решаю. Ноне воля ваша…

Эти слова услышал вернувшийся Капь.

— Ты, браток, дай нам чуток для проживания, а мы тебе, когда возвернемся из Киева, привезем чего-то. Тебе, аль для людишек твоих! — предложил выход тихий Перевясло.

— Мне ничего от вас не надо. Дай я чего-то вашего своим — сразу стану снова чужаком.

— А ты уже им бывал? — въедливо спросил Капь.

— Что ж ты, не видишь: я не этого народца человек…

— А какого ты народца? — взволновался догадкой Капь.

— Долгий сказ! — Лесоок закашлялся. Когда кашель прошел, смаргивая слезы, продолжил: — Богатства племени я не сохранил. Вина моя большая в том. Но не перед вами.

— ???

— Милье забрала с собой. И народ от меня свела. Волите — спросите хоть всякого!

— Не хитри, дитка! — пригрозил Капь.

— Хоронушка была под столбцами. Теперича там — как нерезь порылся! — спокойно, даже с сожалением повествовал Лесоок. Побывавшие ранее в овраге его слова подтвердили.

— Юлишь, некошный! Это что ж, о потае таком многоценном все племя ваше знало? — Капь подозрительно вглядывался в вождя и наблюдал, верят ли остальные.

— Откуда ты знаешь, что он многоценный? Так, крохи непряшных звенелок… — не сменил тона Лесоок. — И у леса зеницы есть — не хуже твоих и моих. Он все видит. Кому надь — тому и говорит-вещает.

— Про свои бы сизые бельмы молчал! — отошел от него Коробец.

— Подождем Витея — пускай он мыслит про все! — заключил беседу Капь и обратился к Лесооку: — А ты сиди тут, не рыпайся! Ждать будем решения… Я бы тебя, нерусь, волкам скормил!..

Витей со товарищи возвращались понурые. Обратная дорога казалась еще дольше. Не дело в сих местах скакать верхом — гробишь себя и лошадку в усмерть мучаешь… Тут и летом очень не разгонишься. Лес, лес, дорог нет, паутина с ветвей в глаза… Было б ловчей на лошади — мерь, верно, имела бы их давно. Такие же дикари, не говоря о степных, в более открытых местах окружены лошадьми… В Залесье же и среди красного лета иной раз на земле мочижина. Гостинцы клонятся вдоль и бугрятся поперек. Дожди выедают проезды. Нет места, не зияющего рытвиной… Пешком проще тут и быстрей. А зимой — вообще сиди безвылазно в землянках и избушках, никуда не суйся. Право дело — будешь здоровей…

На исходе ночи Витей со спутниками ввалились в дом, замерзшие, попросили пить. Ростовцы проклинали тот час, когда решили выступить в эти леса. Вот и Витей не отомстил за павших товарищей… Молчали, сожалели, потом сообщили, что двое из племени находятся здесь. Один из них — тот самый Лесоок. Витей, не дожидаясь утра, приказал позвать его. Озарили лицо пленника светом лучины.

— О, боги, где он так-то?

— Я осудил — за язык его псивый.

— А узнали чего, напреж, для нас?

— Говорил, что кто-то выкопал и утек отсюда… — Коробец глядел на тяжело дышавшего Лесоока. — Верно, лгет, некошный.

— У этого некошного жар… — потрогал за ухом лежачего Витей и, покряхтев, проговорил: — Мож, сгнетет его жар до дня — с легкой совестью и мы будем…

Потом едва слышно поговорили в темноте. Витей жался к большой печи, хотя в светелке и так стояла жара. Перекинулись соображениями, что делать наперед. Решили боле не бедокурить — за бесполезностью, и никого не трогать. Сейчас, главное, отдохнуть, не заболеть да добраться до Ростова на усталых лошадях.

Уходили ни с чем. Двойственное чувство увозили из поселения. Как в болоте, утопли здесь. Предатель Синюшка сотворил главную подлость. Были б их бабы с детьми— сейчас дело б довершилось!.. Витей считал, сколько потерял людей и коней. Надо чего-то раздать семьям убиенных, но пусто у них. Есть конь лишний, а чужие две коняхи не дойдут — нечего и мучить.

— Встретится кто в Ростове — изрублю на мелкие кусочки! — пригрозил твердо Коробец беспутному местечку.

— Через годик-другой кто-то где-то непременно объявится! — загадывал Додон.